Владимир Ильин - Куб со стертыми гранями

Я пытаюсь повернуть своего недавнего собеседника лицом вверх, хоть и вижу, что это бесполезно, потому что он явно убит наповал меткой рукой профессионала, но мне почему-то очень надо заглянуть напоследок в его угасающие карие глаза, хотя руки мои скользят в теплой и липкой жидкости, и перевернуть Шерманова на спину у меня получается лишь с третьей попытки.

Труп глядит на меня укоризненно застывшим взглядом, а я могу лишь стиснуть зубы покрепче. Ни на что иное я в эти секунды все равно не способен.

Глава 4. Хардер Портур (Х+20)

С нашей первой встречи с хардером Шермом прошло почти три года, но он ничуть не изменился. Во всяком случае, в отношении бильярда. С ним по-прежнему бессмысленно играть. Это все равно, что пытаться обставить комп в крестики-нолики или в тесте на сравнительную скорость реакции. Стоит Шерму взять в руки кий и, снисходительно приговаривая: “Что-то вы сегодня, дружище, не в форме”, бросить цепкий взгляд серых глаз на зелено-суконное поле, по которому в кажущемся беспорядке раскатились разноцветные шары — и можно не тратить время зря, а либо расставлять шары для новой бессмысленной партии, либо прощаться со своим партнером и уходить восвояси.

И, тем не менее, в течение этих трех лет я регулярно, чуть ли не по расписанию, встречаюсь с ним, чтобы проиграть с “сухим” счетом три-четыре партии. Иногда я и сам спрашиваю себя, что привлекает меня больше —машинная безошибочность ударов моего противника или его рассуждения вслух на отвлеченные темы — и всякий раз не могу ответить на этот вопрос. Возможно, и то, и другое. А может быть, и нечто третье, что лишь витает в воздухе…

Я не знаю, над какими проблемами он работает. Сам Шерм никогда не рассказывает мне о своей работе. Впрочем, моей деятельностью он тоже не интересуется. Среди хардеров, особенно первоуровневых, не принято делиться друг с другом опытом. И не потому, что мы равнодушны друг к другу. Скорее, у нас считается нетактичным указывать другим, какие промахи и ошибки они допустили и как бы им следовало поступить. Во всяком случае, лично мной руководят именно эти соображения…

Мы никогда не договариваемся об очередной встрече с моим постоянным партнером, потому что деятельность хардера, работающего в автономном режиме, невозможно распланировать и рассчитать заранее. Однако почему-то в большинстве случаев так получается, что, когда я появляюсь в Клубе, Шерм уже обретается в бильярдной, маясь от отсутствия жеалющих сыграть с ним. Кроме меня, никто больше не желает противостоять гению бильярда, и, возможно, что мое стремление сражаться с ним на зеленом сукне вызвано излишней чуткостью к человеку, обиженному невниманием со стороны коллег.

Но сегодня, когда я, решив, что давненько не держал в руках кий, появляюсь в Клубе, Шерма здесь нет. Я это ощущаю сразу, едва переступив порог, хотя из бильярдной доносятся ожесточенный стук сталкивающихся шаров и громкие возгласы игроков. Во мне словно срабатывает какое-то шестое чувство.

Делать нечего, на нет и суда нет — и я, не спеша и не чувствуя вкуса, обедаю в столовой, а потом какое-то время слоняюсь по почти пустым коридорам и залам, не зная, чем заняться…

Он перехватывает меня в музее, куда меня к тому времени занесло с бокалом прохладительного пунша.

Я как раз созерцаю реконструированный на голо-раме эпизод, который стал вечным примером хардерской самоотверженности.

… Это случилось почти сорок лет тому назад в Бразилии, где разразилась страшная эпидемия, выкашивавшая за считанные дни целые города и области. Ценой неимоверных усилий спасателей-“чрезвычайщиков” очаги заражения удалось-таки блокировать в нескольких населенных пунктах, откуда было эвакуированы все жители. Было принято решение уничтожить, стереть с лица земли вирусоносные здания и прочие городские конструкции. Для этого планировалось пустить в ход несколько мощных вакуумных бомб, оставшихся после всеобщего разоружения.

Когда Мату-Гросу, где еще недавно проживали пятьсот тридцать тысяч человек, окончательно опустел, и началась автоматическая инициация вакуумных зарядов, заложенных в разных концах городка-смертника, за пятьдесят восемь секунд до взрыва, откуда ни возьмись, на центральной площади появился автобус, не спеша кативший по мостовой. И во всю ширину его корпуса красовалась надпись крупными буквами: “ПЕРЕВОЗКА ЛЮДЕЙ”.

Люди за пультами управления взрывными устройствами могли лишь ругаться на разных языках, кусать локти и рвать на себе волосы. Останавливать инициацию на последней минуте было чревато гигантской экологической катастрофой. К тому же, не было уверенности в том, что в автобусе кто-то есть. Ответственные за эвакуацию клялись и божились, что каждая пядь земли в городе была несколько раз проверена на предмет отсутствия людей. А на отчаянные призывы и обращения по различным средствам связи автобус не откликался.

И тогда один из хардеров, стоявших в оцеплении вокруг Мату-Гросу, которого звали Жегар, забрался в кабину джампера и бросил его со страшным ускорением одним длинным и точным прыжком к странному автобусу. Ему удалось закрепить на корпусе машины присоски грузовых магнитов и оторвать автобус от земли, но джампер тут же стал терять высоту, и, Жегар понял, что мощности его турбин не хватает, чтобы перепрыгнуть через городские постройки вместе с автобусом, и что каждый килограмм лишнего веса имеет значение…

Поэтому хардер включил автопилот, а сам выпрыгнул из кабины, и джампер пересек границу опасной зоны ровно за секунду до взрыва. А искейпов у хардеров тогда еще не было…

Автобус оказался все-таки пустым, кто-то просто забыл выключить в нем автомат-кондуктор, но самое скверное в этой истории заключалось в другом. Буквально на следующий день во Всемирной Сети и в средствах массовой информации по всей Земле развернулась ожесточенная дискуссия на тему: стоило ли хардеру жертвовать собой, если вероятность того, что в автобусе находились люди, была равна почти нулю? И слишком многие посчитали, что — нет, не стоило…

И вот, когда я, наверное, уже в десятый раз наблюдаю за тем, как из кабины джампера с высоты четвертого этажа падает на жесткий металлопласт фигура в комбинезоне защитного цвета, меня кто-то окликает сзади.

Он выглядит совсем мальчишкой, и светлые длинные волосы его перехвачены на лбу широкой белой лентой, а длинные худые пальцы испачканы чем-то фиолетовым, и поэтому он похож на школьника-неряху. Впрочем, глаза у него почему-то полны немого отчаяния и боли, и это сразу прибавляет ему лет десять…

— Вы — Лигум? — спрашивает он, и когда я подтверждаю его предположение кивком, представляется: — А меня зовут Портур…