Михаил Грешнов - Эхо (Сборник фантастических рассказов)

— Он и вас сожрет, — говорил Аполлинарию Павловичу директор зоопарка Егоров, инициативный бодрый старик, желавший заполучить завра себе, — то-то будет кассовый сбор!

Аполлинарий Павлович был против меркантильных соображений директора и на просьбы его не поддавался.

— Ладно, — добродушно посмеивался Егоров, — придет день…

День пришел. Вместе с телефонным звонком Аполлинария Павловича:

— Приезжайте и заберите!

— Кого забрать? — спросил директор зоопарка.

— Георгия.

— Позвольте… — Егоров думал: не ослышался ли?

— Никаких «позвольте»! — раздраженно ответил Аполлинарий Павлович. — Приезжайте и заберите!

— А как же?.. — Егоров хотел спросить о гордости Аполлинария Павловича, о здоровье Гоши, но Аполлинарий Павлович не хотел никаких разговоров.

— Приезжайте! — настаивал он. — Захватите с собой пожарных.

С тех пор завр Георгий пребывает в зоологическом парке, в вольере за решеткой с прутьями вершковой толщины и высотой в два с половиной метра. Голова Гоши и часть шеи, однако, выше решетки, и Егоров уже строит для него новый, более обширный загон. И вообще подумывает, как бы сплавить Георгия в другой зоопарк — например, в столичный. Очень накладно стоит прокормить завра. И дети боятся Георгия, плачут и отбиваются, когда любопытные отцы тянут их поглядеть на юрского монстра.

Аполлинарий Павлович тоже не подходит к Георгию — чтоб ему пусто было. Профессор не может забыть утра, предшествовавшего звонку в зоологический парк.

Как всегда, они с Гошей ездили за продуктами в город. И, как всегда, возвращались мирно и благодушно. Вдруг Гоша забеспокоился, забарабанил верхними лапами по животу, что у него означало срочное и неотложное дело. Аполлинарий Павлович остановил кабриолет, открыл дверцу. Гоша сполз на шоссе, перешел обочину и скрылся в придорожных кустах. Аполлинарий Павлович, как полагается в этих случаях, терпеливо ждал, пока Гоша справит свои дела и возвратится. Но Гоша не возвращался.

Аполлинарий Павлович подал сигнал, однако результат получился совсем неожиданный. Из кустов с блеянием и шумом хлынула отара овец. Они бежали в такой панике, что перескакивали друг через дружку, валились в кювет и орали как резаные.

— Гоша!.. — мелькнуло в голове Аполлинария Павловича.

Он выскочил из машины и бросился в кустарник по направлению, куда скрылся завр. Бежать пришлось недолго, но то, что увидел Аполлинарий Павлович, миновав заросли, вздыбило на его голове остатки волос. Гоша рвал отару, разбрасывал животных направо, налево, давил своей тяжестью как мышей. Ловким и в то же время яростным движением головы хватал овец за бок, за спину и, тряхнув в воздухе, как портянку, отбрасывал прочь. Полдюжины задранных овец лежали замертво, полдюжины других корчились с вырванными боками.

— Гоша! — закричал Аполлинарий Павлович. — Георгий!..

Гоша на крик не обратил внимания. Тыкал мордой в кусты, выдирал оттуда застрявших животных, тряс в воздухе и тут же, забыв об одной жертве, примеривался к другой.

Это было избиение, растерзание. И вовсе не ради еды, не ради запаса, как делает, например, медведь, — зверюга развлекался, скалил пасть, подрагивал хвостом, что у него выражало высшее удовольствие. Морда и лапы ящера были в крови.

— Гоша! — Аполлинарий Павлович подскочил к своему питомцу вплотную.

Тот разинул пасть, отвел голову назад и выбросил ее навстречу хозяину.

Куртка спасла профессора от зубов зверя, но мгновенье, когда Аполлинарий Павлович летел в воздухе, падение в кусты — ветки смягчили удар — будут помниться Аполлинарию Павловичу до смертного дня. Зато он почти не помнит, как выбрался из кустов, сел в машину и добрался до телефона.

Гошу нашла и усмирила пожарная команда. При этом потерпели от ящера одиннадцать человек. Все они попали в больницу, а Гоша со связанными ногами и челюстями — в клетку.

С тех пор дети и Аполлинарий Павлович не приходят в отдаленную часть зоопарка глядеть на доисторическое чудовище.

Приходят зоологи. Но ведь на то они и зоологи…

РОДИЛСЯ МАЛЬЧИК

— Мальчик! Елена Андреевна, родился мальчик!

Детский крик распорол тишину палаты. Елена Андреевна открыла глаза.

— Боже мой! — Сестра держала навесу сморщенное красное тельце, с поджатыми руками, ногами, сплюснутой головой и отчаянно кричащим раскрытым ртом. — Боже!..

В школе ее учили не выдавать своих чувств. Особенно если в детях было что-нибудь нестандартное. Сестра помнила это правило, но и в третий раз — пусть мысленно — она повторила: «Боже мой!»

Заметила расширенные глаза роженицы. Хотела убрать, унести ребенка. Но роженица сказала:

— Сестра!..

Ребенок кричал. Это было естественно — первый крик. Но сам крик не был естественным: от него дрожала ложка в стакане, колыхалась марля, брошенная на тумбочку.

— Сестра! — повторила Елена Андреевна.

Вошел врач, старик в круглых очках. Остановился у порога, прикрыв дверь. Ребенок кричал.

— Спеленайте его, — сказал он сестре.

— Да… — ответила та коротко.

Елена Андреевна приподнялась на локте.

— Вам нельзя, — сказал врач, укладывая ее в подушки.

— Сергей Петрович… — сказала Елена Андреевна, косясь на сестру, пеленавшую на столе ребенка.

— Что — Сергей Петрович? — спросил старик.

Ребенок кричал неустанно, пронзительно.

— Это у меня — третий… — Елена Андреевна хотела сказать, что ни один из прежних ребят так не кричал.

Сергей Петрович все заметил с порога. Не только крик. Успокаивая роженицу, он украдкой поглядывал на стол, где трудилась сестра. На то он был врач — и уже старик, — чтобы не показывать роженице своего удивления. Сестра тоже взяла себя в руки, перестала призывать бога. Но сестра ничего не могла поделать. Тугую крепкую марлю, которой она пеленала тельце, ребенок продирал ногами, локтями, как промокательную бумагу.

Ему дали имя — Гигант. Елена Андреевна дала, мать. Мальчик встал на ноги на пятый день, когда еще не был зарегистрирован в загсе. А когда пошли регистрировать — попеременно несли мальчишку то мать, то отец, — Елена Андреевна предложила мужу:

— Назовем сына — Гигант.

— Гига… — пробормотал тот, обдумывая, пойдет или нет.

— Гига, — согласилась Елена Андреевна.

— Сорванец не хуже пушкинского Гвидона, — сказал отец, поглядывая на сына сбоку.

Жена рассмеялась:

— У Пушкина очень хорошо сказано:

Сын на ножки поднялся,В дно головкой уперся…

Елена Андреевна остановилась — забыла.