Александр Усовский - Переход хода

Во времена римские здесь жил и работал епископом один из отцов православной церкви, святой Григорий Нисский, богослов и философ, младший брат Василия Великого, который изображается на иконостасе практически любой православной церкви после Иоанна Предтечи, Архангела Михаила и апостола Павла. Григорий Нисский родился в 332 году неподалеку отсюда, в Кайсери, который назывался тогда Кесарией Каппадокийской, в отличие от Кесарии Палестинской, находящейся в Земле Обетованной и поныне — всего в часе езды от Тель-Авива на север по направлению к Хайфе.

Когда их машина въехала в Невшехир, Одиссей стал старательно всматриваться в окно, чтобы увидеть холм, на котором находится музей исламского философа и мистика Хаджи Бекташ-и-Вели, который жил тысячу лет спустя после Григория Нисского и был для Турции чем-то вроде нашего Сергия Радонежского. Жили оба они, кстати, в одно и то же время, и работали, если можно так выразиться, в одной и той же области — способствовали формированию национального самосознания народа, который страдал под гнетом татаро-монгольского империализма; только каждый делал это для своих, Сергий Радонежский — для русских, Хаджи Бекташ — для турок. Именно Хаджи Бекташ-и-Вели, кстати, был основателем ордена Бекташей, духовных покровителей янычар.

Увы, музея этого деятеля Одиссей так и не увидел — зато буквально через двадцать километров увидел другое зрелище, повергшее его в шок.

Фура с их грузом стояла на обочине шоссе; тент с полуприцепа был наполовину сорван, на обочине и в кювете валялось десятка три ящиков — некоторые из них были изломаны, и из них на шоссе и в придорожную грязь вывалилось содержимое. У Одиссея похолодело в груди — но, присмотревшись, он понял, что удар — если это был, конечно, удар — пришёлся по задней части машины, и ящики, вывалившиеся за борт — хранили в себе разные гражданские, сугубо мирные запчасти.

Туфан был поражён не менее Одиссея — но, надо отдать ему должное, действовать начала немедленно после того, как запарковал свой "рено" перед кабиной грузового тёзки.

Первым делом он быстро и вдумчиво допросил водителя — который, по ходу, всё ещё не пришёл в себя — и, обернувшись к Одиссею, хрипло бросил:

— Автокран. Выезжал на шоссе справа, не пропустил. Удрал. Гази клянётся, что тормозил — но ты сам видел, какая у этого "рено" резина.

— Что будем делать? — Одиссей не знал, что в Турции принято делать в подобных случаях, но подумал про себя, что ГАИ (или как дорожная полиция здесь называется) он бы вызывал в самом последнем случае. Хотя впереди граница…

— Сейчас назад, в Невшехир вернемся. Найдем автосервис. Возьмем бригаду рабочих, и они будут машину чинить.

— Тент?

— И тент, и кузов.

— А полицию? Будем вызывать?

Туфан глянул на Одиссея исподлобья.

— Ты шутишь?

Одиссей пожал плечами.

— Нет, полиция мне тут нужна не больше, чем тебе, но ведь было дорожное происшествие, целостность груза и кузова нарушена…

Курд отмахнулся.

— Не говори глупостей. За три часа всё будет как новое. Зачем нам полиция?

— Чтобы составить акт, если на границе будут вопросы.

Вместо ответа Туфан перевел реплику Одиссея водителю — и они вместе весело засмеялись. Затем господин Сарыгюль, потрепав Одиссея по плечу, улыбнулся и сказал:

— Каждый час через ту границу проходит двадцать-тридцать машин — совсем не новых. Ты думаешь, кто-то смотрит на немного поломанный кузов? Ладно, у нас мало времени. Поехали!

Одиссей плюхнулся на пассажирское сиденье — и тут же Туфан, лихо развернувшись, погнал назад, в Невшехир.

Что ж, если кто-то возьмется за ремонт машины и сделает, как говорит Сарыгюль, за три часа — ещё не всё так плохо. Надо только будет отписать по соответствующему адресу — дескать, задержка, потерпите, дорогие товарищи….

Надо сказать, желающих поучаствовать в ремонте подбитого "рено" им удалось найти довольно быстро — но зато очень долго (и, по мнению Одиссея, абсолютно бездарно, учитывая потерю времени) они торговались с найденными мастерами, троицей ушлых турков, относительно стоимости ремонта. Как понял Одиссей из разговора Туфана со "специалистами", те запросили за работу двести миллионов — курд же планировал обойтись гораздо меньшей суммой, судя по его мине — раза в четыре меньшей. Столь разный порядок предполагаемой цены ремонта, тем не менее, нисколько не мешал всем четверым в перерывах между раундами нечеловечески яростного торга дружно пить чай и поглощать местную выпечку — внимание которой уделил и Одиссей. Он старался не мешать Туфану — но всё же, улучив момент, спросил его вполголоса:

— Слушай, а мы не зря теряем время? Давай заплатим им эти их сто миллионов? — Из торга Одиссей понял, что мастера уже вдвое снизили свои запросы.

Курд поджал губы.

— Алекс, ты русский, и ничего не понимаешь. Нельзя сразу соглашаться! Я соглашусь с их ценой — они не будут меня уважать. Не будут уважать — ремонт сделают плохо. У нас тот, кто отступает в споре о цене — никто. Я дам им пятьдесят миллионов — ни лирой больше. Самое большое — шестьдесят. Это предел. В этом забытом аллахом Невшехире это очень хорошие деньги!

После полуторачасового торга, сойдясь, наконец, на сумме в пятьдесят восемь миллионов, все четверо участников дискуссии и Одиссей выехали к покалеченному "рено" — предварительно заехав во двор к одному из мастеров и взяв с собой здоровенную сумку с инструментом и несколько досок разной толщины и длины.

Когда они подъехали к грузовику, то увидели то, что хотели увидеть меньше всего — у кабины стояла полицейская машина, и трое или четверо дорожных полицейских лениво толклись возле полуприцепа, разглядывая вывалившиеся ящики и рассыпавшиеся по земле запчасти.

Чёрт! Вот упрямый болван! Одиссей был вне себя от ярости. Какого рожна они потратили полтора часа на препирательства с этими турками — если сейчас им предстоит неприятное объяснение с полицией? Хоть бы эти, в белых крагах, в кузов не залазили…

Они подъехали к грузовику, и Туфан демонстративно медленно, не торопясь, вылез из-за руля, подошёл к грузовику, осмотрел его — и, как будто только сейчас увидев полицейских, удивлённо что-то спросил у крайнего.

Тот начала что-то объяснять, яростно жестикулируя — на что курд, покачав головой, взял его под руку и увёл куда-то за кабину — посему дальнейшее общение этой парочки Одиссею было не видно. Впрочем, отсутствовали они недолго — минут через пять полицейский вышел из-за грузовика, что-то скомандовал своим янычарам — и они тут же, резво погрузившись в свою машину, удалились. У Одиссея отхлынуло от сердца — кажись, на этот раз пронесло. Но всё равно — чёртов курд!