Терри Биссон - Старьёвщик

По иронии судьбы или, может, к счастью, мистер Билл продолжил, что данное совещание в любом случае стало бы последним. Несколько членов, удивившись подобному заявлению, проверили свои наручные календари и кивнули, соглашаясь. Некоторые неохотно, большинство с облегчением. Единение исчезло, а вместе с ним – приятные чувства.

Последний вечер посвятили обсуждению предложения удалять только наиболее удачливых музыкантов двадцатого века. Возражение, что совет вынес слишком субъективное решение, встретили ответом, что музыка – гораздо менее субъективна, чем остальные виды искусства, так как поддается количественному определению через продажи. Сделает ли объем продаж Алана Мориса важнее, скажем, Джерри Маллигана? Нет. Тысяча имен в списке – достаточное количество, чтобы включить туда всех на едином основании. Когда удаляют записи музыканта, его работы второго плана в других произведениях следует либо оставить в покое, без изменений, либо заполнить общей цифровой информацией. Музыкальные композиции войдут в общественный домен и не будут подлежать удалению (как книги или фильмы).

Поступило возражение, что данная система отличается и даже противопоставляется той, что использовалась в случае с литературой, где гениев фактически обессмертили. Возражение не получило ответа. Мистер Билл поблагодарил всех, напомнив, что целью Круглого Стола являлось не решение всех проблем, но предложение направления последующего движения. Данная задача выполнена.

Той же ночью каждый нашел в своей комнате конверт с билетом на самолет и чеком на миллион долларов. Тремя неделями и четырьмя днями позже отель снесли, чтобы освободить место для строительства нового шоссе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Запад начинается не за Миссисипи и даже не за Айовой, но где-то посреди Небраски, вдоль линии, идущей от Канады к Мехико, грубо говоря, вдоль девяносто восьмой параллели. Эта линия не так заметна как, например, река, и не так внезапна как, например, эскарп, но она присутствует во всем: что-то вроде перетекания, постепенного, но неизбежного, как восход солнца, от наполненных деревьями зарисовок Среднего Запада к запущенной, сухой земле Запада настоящего.

Небо шире и ярче.

– Продолжайте, – сказал грузовик, и мы углублялись на Запад или отрывались от всего, что Западом не являлось.

Мы поменялись: Генри пошла спать, а я сел за руль. Пустота казалась мне воодушевляющей. Рассвет на Западе – чем являлась и всегда останется для меня Небраска – принес чувство просветления: может, в конце концов, все образуется. Я теперь понимаю, что меня тогда посетила просто надежда, которая презирала и опыт, и ожидания, но ведь она всегда такая.

К тому же дела уже пошли на лад, в чем я мог удостовериться, посмотрев в зеркало заднего вида и встретив взгляд огромных карих глаз Гомер, наблюдающих за мной, как обычно.

Почти как обычно.

– Хорошо пахнет, – повторила она своим низким, резким, медлительным голосом.

– Кажется, у нас теперь говорящая собака, – сказала Генри, не открывая глаз.

Мне нравилось, что Гомер снова со мной, чего не скажешь о ее новоприобретенной способности разговаривать. Одно из преимуществ собак (я не приравниваю Гомер к другим собакам, хотя они все в некотором роде одинаковы) состоит в том, что мы можем говорить с ними и они никогда не ответят. Но теперь еще одному «никогда» пришел конец.

– Как ты думаешь, что она имеет в виду? – спросил я Генри.

– Кто ее знает, – ответила она, не открывая глаз, – спроси сам.

Я попытался.

– Гомер! – позвал я. – В чем дело? Что случилось? Как ты научилась говорить? Может, все дело в куппере?

– Странно пахнет, – ответила она.

– Продолжайте, – приказал искатель.

Я и продолжал. Небраска, вообще широкая, сухая и плоская, становилась все шире и суше, и площе, чем дальше мы забирались на запад, втиснутые между конвоем железных фургонов. Междуштатная дорога разрезала серые просторы умирающей травы с одинокими дюнами, выскакивающими то тут, то там, насколько хватало глаз. Никаких деревьев. Никаких городов. Ничего, кроме неба и травы и единичных проблесков песка – или мельницы, неумолимо поворачивающей свои крылья в неумолимом воздухе прерии.

Инверсионные следы самолетов в виде трех белых полос на сером пасмурном небе. Запад! Хэнк Вильямс смотрел на меня из-под шляпы, у двери своего «кадиллака». Какие сокровища, какие секреты таит Запад? Или он лишь иллюзия, как и все в нашей жизни?

Генри проголодалась, поэтому мы потратили одну из десяток на дешевый быстрый завтрак из соевого мяса в «Отдыхе» сразу после города на Платте. Генри съела только пару кусочков, потом убежала в туалет.

– Пищевое расстройство? – спросил я, когда она вернулась.

Оказалось хуже.

– Спазмы. Я не получила свою утреннюю таблетку. А теперь и вечером пропущу прием.

Я поехал быстрее, пристроившись между грузовиками, будто скорость могла каким-то образом заменить «Полужизнь», которой у нас не осталось и не предвиделось, потому что мы были на Западе, где нет блошиных рынков.

– Продолжайте, – сказал искатель.

Я и продолжал, все дальше углубляясь в неизвестный и даже неизведанный Запад.

Я ехал всю ночь. Мы миновали один автомат по сбору пошлин, обозначивший границу Вайоминга. Следующая – Невада, я знал (даже без карты) по учебе в Академии. Генри стонала и охала во сне, звала сначала Панаму, потом Боба. Гомер в некотором роде составляла мне компанию, наполовину дремала, но не спускала с меня одного огромного карего глаза в зеркале заднего вида.

Я решил снова попытаться.

– Ты давно научилась говорить? – спросил я.

– Пахнет неправильно, – отозвалась она.

– Мне тоже так кажется, – вздохнул я. – Я никогда не собирался красть Вильямса. Хотел только послушать его. Его украли у меня, и я собираюсь вернуть пластинку.

Солнце зашло, но вышла луна, я выключил фары и ехал при лунном свете около сотни миль, просто для забавы. Что-то было в Западе, наверное, пустота, заставлявшая меня ехать, ехать, ехать. Я словно растворялся на ходу. Растворялся.

Следующий автомат попадется нам в Неваде. Когда я оглянулся назад, Генри уже завернулась в ковер вместе с Бобом, а Гомер храпела с закрытыми глазами.

Луна уходила. Я свернул на пустынную стоянку поразмять ноги и помочиться. Там стоял безоконный корпус заправки, пара островков, где раньше находились бензоколонки, уставившиеся на шоссе, словно антилопы. Я выбрался наружу и оказался единственным живым существом на сотни миль вокруг. Не дул ветер, не проезжали грузовики, не горел свет. Потом я допустил ошибку и посмотрел вверх. Появлялись звезды, вначале одна за одной, потом целыми гроздьями от четырех до десяти, потом лентами и полосами из сотен и тысяч. Вскоре все небо сияло…