Итало Кальвино - Тропа паучьих гнезд

Хорошо, Пин сейчас уйдет отсюда, уйдет подальше от этих ветреных, незнакомых мест и направится в свое царство, в овраг, в свое волшебное место, где пауки делают гнезда. Там зарыт его пистолет, носящий таинственное имя «пе тридцать восемь». Со своим пистолетом Пин будет партизанить один, сам по себе, без того чтобы кто-нибудь вывертывал и чуть ли не ломал ему руки или посылал его закапывать соколов, желая тем временем поваляться с чужой бабой в рододендронах. Пин совершит великие подвиги, один, всегда один; он убьет офицера, капитана, капитана своей сестры, суки и доносчицы. Тогда люди из отряда станут его уважать и захотят идти вместе с ним в бой. Может быть, они научат его обращаться с пулеметом. И Джилья не станет больше говорить ему: «Спой-ка песенку, Пин», чтобы прижаться поближе к любовнику; у Джильи не будет больше любовников, и однажды она позволит ему, Пину, потрогать свою грудь, розовую и теплую под мужской рубашкой.

Пин начинает большими шагами спускаться по тропинке, ведущей с перевала Меццалуна: ему предстоит долгий путь. Но вскоре он понимает, что его планы надуманны и ровно ничего не стоят; он чувствует, он совершенно уверен в том, что мечтам его не суждено сбыться и что он, бедный, брошенный ребенок, обречен на вечные скитания.

Пин идет целый день. Ему попадаются места, где можно было бы замечательно поиграть: белые камни, по которым можно попрыгать, корявые деревья, на которые легко взобраться; белки на верхушках пиний, змеи, свернувшиеся в кустах ежевики, — великолепные мишени для стрельбы из рогатки; но Пину не хочется играть; он продолжает идти и идти до полного изнеможения, и печаль комком стоит у него в горле.

Он останавливается у какого-то дома и просит поесть. В доме живут старички, муж и жена. Они живут одни-одинешеньки и пасут коз. Старички приглашают Пина зайти, они дают ему молока и каштанов и рассказывают о своих детях, оказавшихся в далеком плену. Затем они усаживаются у очага и начинают молиться, перебирая четки. Старички хотят, чтобы Пин тоже помолился вместе с ними.

Но Пин не привык иметь дело с добрыми людьми и чувствует себя неловко. К четкам он тоже не привык. Пока старички, закрыв глаза, читают молитвы, Пин соскальзывает со стула и потихоньку уходит.

Ночь он проводит в стоге сена и утром продолжает путь, который идет теперь по более опасной местности, разоренной немцами. Однако Пин знает, что в некоторых случаях удобно быть маленьким. Даже если бы он сам назвал себя партизаном, ему все равно никто бы не поверил.

Внезапно путь ему преграждает немецкий караульный пост. Немцы еще издали мигают ему из-под касок. Пин направляется к ним с самым нахальным видом.

— Овечка, — говорит он. — Вы не видали мою овечку?

— Was? — Немцы не понимают, о чем он им толкует.

— Овечка. О-веч-ка. Бе-е-е… Бе-е-е…

Немцы смеются: они поняли. С такими лохмами и в таких отрепьях Пина вполне можно принять за пастушонка.

— Я потерял овечку, — хнычет он. — Она прошла где-то здесь, я уверен. Куда же она запропала? — Пин проходит пост и идет дальше, крича: — Бе-е-е… Бе-е-е…

Море, которое вчера было темной подкладкой облаков на краю неба, постепенно становилось все более яркой полосой, и вот теперь оно превращается в огромную, грохочущую лазурь, раскинувшуюся за холмом и домами.

Пин у своего ручья. Вечер, но лягушек почти не слышно. Вода в лужах кишит черными головастиками. Тропа паучьих гнезд начинается отсюда, она за этими камышами. Это волшебное место, известное одному лишь Пину. Там с Пином могут произойти самые чудесные превращения, он может обернуться королем или лешим. Пин идет вверх по тропинке, и у него захватывает дух. Вот они, гнезда. Но вся земля вокруг перерыта. Повсюду видны следы человека, выдиравшего с корнем траву, ворочавшего камни, разрушившего норы, ломавшего дверцы, сделанные пауками из пережеванных листьев. Здесь побывал Шкура! Шкура знал место. Это он, облизывая трясущиеся от злобы губы, ногтями разрывал перегной, совал прутики в галереи, убивал одного за другим пауков — и все это только для того, чтобы найти пистолет «пе тридцать восемь»! Однако нашел ли он его? Пин не узнает того места, куда он зарыл свой пистолет: камней, которые он положил, больше не видно, трава вырвана. Место должно бы быть тут. Еще сохранилось вырытое им углубление. Но теперь оно завалено перегноем и кусочками туфа.

Пин плачет, закрыв лицо руками. Никто больше не вернет ему пистолета: Шкура мертв, в его арсенале пистолета не оказалось, кто знает, куда он его задевал или кому отдал. Пистолет — последнее, что оставалось у Пина в этом мире. Что ему теперь делать? В отряд он вернуться не может: он там слишком всем насолил — Левше, Джилье, Герцогу, Дзене Верзиле по прозвищу Деревянная Шапочка. В трактире была облава, там всех либо поубивали, либо угнали в Германию. Остался один Мишель Француз, он в «черной бригаде», но Пин не желает кончить так же, как Шкура, поднимаясь по длинной лестнице и каждую секунду ожидая выстрела в спину. Пин один на всей земле.

Негра из Длинного переулка примеряет новый голубой капот, когда раздается стук в дверь. Она прислушивается. В такое, как нынче, время она, когда заходит в свой старый дом в переулке, боится открывать дверь незнакомым людям. Опять стучат.

— Кто там?

— Отопри, Рина. Это я, твой брат Пин.

Негра открывает дверь, и входит ее брат, одетый в какие-то отрепья, непричесанный, с лохмами, спадающими до плеч, грязный, оборванный, в стоптанных башмаках, с щеками, измазанными пылью и слезами.

— Пин! Откуда ты? Где ты пропадал все это время?

Пин входит в комнату и говорит охрипшим голосом:

— Только не приставай ко мне. Где был, там и был. Не найдется ли у тебя чего поесть?

Негра говорит материнским тоном:

— Подожди, сейчас приготовлю. Присаживайся. Как ты, должно быть, устал, бедняжка Пин. Тебе еще повезло, что ты застал меня дома. Я здесь почти не бываю. Теперь я живу в отеле.

Пин жует хлеб и немецкий шоколад с орехами.

— Я вижу, ты неплохо устроилась.

— Пин, как я о тебе беспокоилась! Чего я только не передумала! Что ты делал все это время? Бродяжничал? Бунтовал?

— А ты? — спрашивает Пин.

Негра густо намазывает на кусок хлеба немецкое варенье и протягивает Пину.

— А теперь, Пин, чем ты намерен заняться?

— Не знаю. Дай поесть.

— Вот что, Пин, остерегись соваться в партию. Знаешь, там, где я работаю, нужны расторопные ребята вроде тебя, и тебе там будет совсем неплохо. Работы — никакой: надо только прогуливаться днем и вечером и смотреть, кто что поделывает.

— Скажи-ка, Рина, у тебя есть оружие?