Дж. Дуглас - Охотники за умами

– Знаешь, что натворил этот молодчик? Пришил восемь крошек. А некоторые из них были очень ничего. Лишил нас таких славных задниц. Скажешь, справедливо?

Бобу было явно не по себе. Он не любил опускаться на уровень преступника и терпеть не мог, когда смеялись над мертвыми. Конечно, я был с ним согласен, но в сложившейся ситуации приходилось делать что необходимо.

Воспитатель ответил мне в том же духе, и мы перебрасывались фразами, как два подростка в школьном туалете, если бы речь не шла об убитых, что сразу превращало диалог из желторотого лепета в какой-то гротеск.

Спек некоторое время слушал, покачал головой и хмыкнул:

– Ну вы даете, хреновы дети, - вовсе свихнулись. Хорошо, что я держался от вас подальше.

Я воспользовался этим прорывом и повернулся к нему:

– Как же ты умудрился трахнуть за раз восемь баб? Что-нибудь особое съел за завтраком?

Спек вытаращился на нас, как на двух легковерных придурков.

– Я их всех не трахал. Раздули невесть что. Вмазал одной.

– Той, что на диване?

– Ну да.

Все это звучало и грубо, и отвратительно, но кое-что я начал понимать. Прежде всего, хоть Спек держался враждебно и агрессивно, свое мужское начало он оценивал не высоко. Он знал, что не сумел бы контролировать всех женщин одновременно. Но с одной решил совершить акт во что бы то ни стало. Фотографии с места преступления свидетельствовали, что он выбрал ту, что лежала лицом вниз на диване, - безликое тело, с которым не требовалось вступать в человеческий контакт. Еще мы знали, что он не умеет толково и организованно мыслить, иначе простенькая и, вероятно, успешная кража не переросла бы в массовое побоище. Спек признал, что убил девушек не в порыве сексуального затмения, а из опасения, что они его опознают. По мере того как студентки приходили домой, он загонял их по одной то в спальню, то в уборную и явно не знал, как совладать с ситуацией.

Интересно еще было то, что Спек заявил, будто рана, которая привела его в больницу и в конечном счете под арест, получена им не в результате попытки самоубийства, а в пьяной драке. Независимо от того, что он говорил, Спек хотел нам внушить, что он - «рожденный устроить ад» - мужественный человек, а не какой-нибудь слюнявый неудачник, которому остается одно - наложить на себя руки. Я слушал Спека и начинал прокручивать в мозгу всю эту информацию: она говорила мне не только о нем, а о подобном типе преступлений вообще. Другими словами, если в будущем пришлось бы столкнуться со схожим сценарием, я мог бы глубже проникнуть в тип вовлеченного в него участника. В этом, конечно, и была суть нашей программы.

Во время обработки данных я стремился избавиться от научного психологического жаргона и терминов, а выкладки сделать как можно яснее и короче, чтобы ими могли пользоваться сотрудники правоохранительных органов. Объявить местному детективу, что следует ловить параноидного шизофреника, быть может, интересно, с интеллектуальной точки зрения, но мало что даст для поимки искомого «неизвестного субъекта». Одним из ключевых различий типов преступников является то, умеет ли он организованно мыслить. Люди вроде Спека давали нам пример для иллюстрации дезорганизованного типа. Спек сообщил, что его жизнь с самого начала сложилась нескладно. Единственный раз мы задели его за живое, когда спросили о семье. К двадцати годам Спек мог похвастаться почти сорока арестами. Он женился на пятнадцатилетней девчонке, с которой зачал ребенка. Через пять лет, обиженный и злой, он оставил ее, но, по его собственным словам, ни разу не хотел убить. Он убил несколько других женщин, включая официантку из третьеразрядного бара, которая отвергла его заигрывания. А за пару месяцев до бойни со студентками-медсестрами ограбил и изнасиловал шестидесятипятилетнюю старуху. Такого рода преступление предполагало для нас неуверенного в себе, неопытного, неискушенного мальчишку. Спеку же в тот момент было двадцать шесть лет. У меня сложилось впечатление, что по мере взросления он все больше и больше терял в себе уверенность и по поведенческому уровню, даже для преступника, напоминал скорее подростка.

Перед тем как мы покинули тюрьму, начальник пожелал продемонстрировать нам кое-что еще. У них, как и в других местах заключения, проводился психологический эксперимент с целью выяснения, влияют ли мягкие пастельные тона на снижение агрессивности осужденных. За всем этим стояла солидная научная теория. Даже пробовали помещать чемпионов по поднятию тяжестей среди полицейских в комнаты, окрашенные в розовый и желтый цвет, и выяснили, что там они не способны взять свой прежний вес.

Начальник завел нас в камеру в конце блока.

– Предполагается, что розовый цвет снимает агрессивность у самых закоренелых преступников. И если поместить их сюда, они становятся тихими, как овечки. Взгляните внутрь, Дуглас, и скажите, что вы там видите?

– Вижу, что на стенах почти не осталось краски.

– Правильно,- отозвался начальник тюрьмы.- Это потому, что нашим субчикам розовая краска не по душе. Они ее сдирают со стены и едят.

Джерри Брудос был обувным фетишистом. Если бы ограничивалось только этим, проблемы бы никакой не возникло. Но по различным обстоятельствам, включая властный, деспотичный характер матери и собственные угрызения совести, дело от странностей перешло к трагедии.

Джером Генри Брудос родился в 1939 году в Южной Дакоте, а вырос в Калифорнии. Еще пятилетним мальчиком он нашел на местной свалке пару блестящих туфель на высоких каблуках и принес домой. Джерри начал примерять находку, но тут его заметила разъяренная мать и велела выбросить старье. Мальчик не послушался и спрятал туфли. Через некоторое время мать их нашла, сожгла, а сына наказала. В шестнадцать лет, теперь уже в Орегоне, Джером регулярно лазил по соседним домам, воровал женские туфли, а иногда и белье, прятал и примерял. На следующий год он заманил в машину девушку и хотел раздеть, чтобы увидеть голой. Ему присудили несколько месяцев принудительного лечения в Салемском государственном госпитале, где его признали неопасным. После школы Джерри на короткое время оказался в армии, но по психологическому несоответствию вынужден был уйти. Он по-прежнему посещал соседние дома и тащил оттуда обувь и нижнее белье, а если наталкивался на женщин, душил до бессознательного состояния. В это время он из чувства долга женился на молодой женщине, с которой не так давно потерял невинность. Потом поступил в профессиональный колледж и приобрел специальность техника-электронщика.

Шесть лет спустя, уже отец двоих детей, Джерри продолжал ночные рейды за сувенирами. Однажды в его дверь позвонила девятнадцатилетняя Линда Слоусон, которая продавала энциклопедии и перепутала адрес. Брудос решил воспользоваться представившейся возможностью, затащил ее в подвал, ударил палкой и задушил. Уже мертвую раздел и стал примерять на труп вещи из своей коллекции. Перед тем как избавиться от тела, утопив его в Уилламетт-Ривер, преступник отрезал у девушки ногу, обул в одну из туфель на высоком каблуке и поместил в холодильник. В течение нескольких последующих месяцев Брудос убивал еще трижды, отсекал груди и изготовлял по ним пластмассовые формы. Его вычислили по рассказам нескольких девушек, которым он пытался назначить свидание, приводя одну и ту же историю, и задержали на месте предполагаемой встречи. Джерри сознался в преступлениях и, поскольку основанная на признании невменяемости защита провалилась, был признан виновным. Боб Ресслер и я встретились с ним в его постоянном месте заключения - тюрьме штата Орегон в Сейлеме. Брудос оказался крепко сбитым, круглолицым парнем, вежливым и охотно идущим на сотрудничество. Но когда я спросил его о деталях преступления, Джерри ответил, что в результате гипогликемии (пониженное содержание глюкозы в кровприм. ред.) на него нашло затмение и он не помнит того, что совершил.