Николай Басов - Экспансия

На смотровой башенке никого не было. Но пахло тут ужасно, или Рост, все еще под действием этого самого тюбана, так воспринимал обстановку? Нет, все-таки пахло – кровью, болью, сгоревшими гильзами от выстрелов из крупнокалиберных ружей, которые были разбросаны по всему полу. Даже сильный запах нормальной гари казался почти приятным. Рост попробовал не валять дурака и восстановить зрение.

Город внизу горел, причем с трех концов, полыхая в низкое и серое полдневное небо тугими языками пламени. Из-за дыма разобрать что-то было мудрено, но это было необходимо. На главной площади, где губиски торговали, теперь грудой лежали тела, многие из них казались… скомканными. Рост присмотрелся, так и есть, это действовали аглоры, которые в таком вот близком бою предпочитали мечи. Рост поежился, в своем странном состоянии он слишком хорошо вспомнил, как вспыхивает на миг клинок, а потом человек иногда разваливается поперек туловища надвое.

В одном из углов площади все еще лениво постреливали, скорее всего, бой там уже заканчивался, но почему-то никак не мог закончиться. Рост набрал в легкие побольше воздуха, собираясь заорать, и лишь потом понял, что это ему не под силу. Оперся на Василису поудобнее и послал ментальный сигнал, даже приказ, еще толком ничего не ощущая, кроме вот этих дурацких и мешающих запахов.

– Назад, – скомандовал он, – всем, кто меня понимает, – назад. – Естественно, никакого отзвука, смерть слишком широко разлилась между этими домами, в темноте, к тому же заполненной дымом. – Все равно – назад!

И дождался, как молокосос в первом бою. Стрелять вдруг стали по нему, откровенно выцеливая длинными зеленоватыми, довольно яркими во тьме лучами. Он не сумел сообразить, что происходит, не успел спрятаться за парапет, как почувствовал тупой удар.

Еще и этого не хватало. Он притянул к себе Василису, посмотрел в ее глаза и понял, посылать ее нельзя. Даже Лада не разберется, что теперь девушка выполняет его приказ, а не пытается сбежать… Остальные и разбираться не станут.

Зачем-то ощупал себя, пуля попала по касательной в правый бок, и так там было все сожжено прежними ранами, а теперь и вовсе… А если задета печень, тогда тут, в Полдневье, это – все. Можно ни о чем не волноваться.

И тогда произошла странная штука, Ростик понял, что врет себе, что ему не все равно, даже если от его печени теперь остались только угольки. Он содрал с себя свежую майку, очень простую, как на Земле, и почти белую. С помощью Василисы, которая оказалась довольно умелой, перевязался.

Затем выискал в кармане блокнотик и огрызок карандаша, очень старательно попытался написать на листочке: «Всем – вернуться, на пальбу не отвечать. Ждать».

Слова «на пальбу» у него совсем не вышли. Тогда он просто продолжил эту фразу, как будто она имела какой-то смысл. И подпись у него не получилась, так, пара каких-то раскоряк, и все, пальцы уже не слушались, онемели вконец. Да и не пальцами он теперь писал, а всей рукой, от плеча, словно стрелял без приклада.

Вырвал листик, сунул Василисе в мокрую ладонь, чуть приподнялся над парапетом, удерживаясь за него подбородком. Указал туда, где еще перестреливались. И прошептал одно слово:

– Людям. – И снова, кажется, по-русски прошептал.

А после этого оттолкнул девушку с белыми, как лен, волосами и зелеными глазищами на пол-лица, которая только сегодня пыталась его отравить и по всему должна была думать не о том, что он ей приказывал, а как бы удрать подальше, чтобы ее не прикончили за это…

Василиса исчезла. А Рост принялся просто лежать, иногда прислушивался, но даже не слышал ничего толком, что-то у него сделалось и со слухом.

Первой прибежала, конечно же, Лада. Трудно было увидеть ее лицо, но руки Рост узнал. Да, это была она, Ладушка. Он почему-то так ослабел, что тайком, словно она могла и не заметить, тихонько прижался к ее запястью губами, то ли поцеловал от предсмертной любви, то ли поблагодарил за что-то… Он уже на самом деле плохо соображал, что делает, словно пьяный.

А она заговорила при этом о чем-то таком, от чего хотелось отмахнуться. Хотя позже Рост прекрасно вспомнил ее слова, или ему показалось, что вспомнил:

– Что же ты наделал, Ростушка?.. Под выстрелы полез! Без меня!..

Еще он вспомнил, как в приступе стеснения попробовал ее оттолкнуть, выговаривая шепотом:

– Останови истребление… Главное – останови… всех наших.

– Нет уж, главное… – Снова непонятно. Но в конце она добавила кое-что обнадеживающее: – Этим занимаются. А я буду заниматься тобой.

И только после этого он успокоился. Настолько, что выпал из этого мира, чтобы было не так больно.

Глава 16

Должно быть, неожиданно для тех, кого Росту удалось отозвать назад в дом людей, к утру все стихло. Не было ни суеты в городке, ни выстрелов, никто даже не пытался тушить пожары. Поэтому они ширились. Лишь после того, как включилось солнце, их неуверенно попытались погасить. Откуда-то появились пурпурные разных типов и званий и попробовали вполне по-человечьи выстроить цепочку от местного грязноватого ручья, чтобы передавать к огню воду в ведрах.

Когда Росту об этом доложили, он неожиданно для себя выругался, но так затейливо, что потом и сам не понял, что сказал:

– Черт побери этих губисков, ну не могут не создать себе неприятностей. Как русские.

А потом, когда с огнем в целом стали справляться, на главной площади постепенно собрались те, кто решил больше пожаром не заниматься, а выяснить другую, не менее животрепещущую проблемку – что теперь сделают люди? Должно быть, это были самые любопытные или самые ответственные, которые осознавали, что произошло. А может, как раз те, кому терять уже, кроме жизни, было нечего и кому поневоле приходилось рассчитывать на помощь людей.

В них никто не стрелял, Смага почему-то уснул, должно быть, от переживаний, по крайней мере так Рост думал. В раскаяние этого горе-офицера поверить было трудно.

Сам-то Ростик был плох, когда он все-таки очнулся, то прежде всего стал мучиться больной головой, потом она немного затихла, зато снова затошнило и стало сильно печь в брюхе. Василиса, несмотря на грозные взгляды Лады и всех других людей, теперь от него не отходила. Она и смотрела на него так, что, когда он видел ее глаза, почему-то вполне по-дурацки начинал улыбаться. Черт, давно на него никто так не смотрел, а это, оказывается, иногда бывало приятно.

Ладушка, разумеется, попробовала ее пошпынять, но, заметив этот взгляд габаты, внезапно стала добрее. Что-то в этом было от девчоночьей магии, их всепонимания, которого, конечно, никто и уразуметь был не способен, кроме самих девчонок, причем определенной породы, к которой относились и эти обе.