Уильям Голдинг - Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник)

– Совсем стал жидкий.

– Еще дерево нужно, хоть и сырое.

– У меня астма…

И – неизбежный ответ:

– Слыхали про твою какасыму.

– Если я бревна опять стану таскать, меня астма схватит. Я сам не рад, Ральф, но тут куда же денешься?

Втроем пошли в лес, принесли охапки гнилых сучьев. Снова поднялся густой желтый дым.

– Давайте поедим чего-нибудь.

Все вместе пошли к фруктовым деревьям, за хватив с собой копья, и торопливо, молча, долго набивали животы. Солнце уже садилось, когда они вышли из лесу, и только угли дотлевали в золе, и дыма не было.

– Я больше не могу ветки таскать, – сказал Эрик. – Я устал.

Ральф откашлялся.

– Наверху костер у нас все время горел.

– Так тот маленький был. А здесь большой нужно.

Ральф подкинул в костер щепочку и проводил взглядом качнувшуюся в сумерках струю.

– Надо, чтоб он горел.

Эрик растянулся плашмя.

– Нет, я совсем устал. Да и какой смысл?

– Эрик! – выкрикнул Ральф. – Ты не смей так говорить!

Сэм встал на колени с Эриком рядом:

– Точно. Ну какой, какой смысл?

Ральф негодуя старался вспомнить. С костром было связано что-то хорошее. Что-то потрясающе важное…

– Ральф вам уже сто раз говорил, – проворчал Хрюша. – Как же вы еще хочете, чтоб нас спасли?

– Именно! Если у нас не будет дыма…

И он сел перед ними на корточки в загустевших сумерках.

– Неужели вы не понимаете? Что толку мечтать о лодках, о радио?

Он вытянул руку, сжал кулак.

– У нас только один способ отсюда выбраться. Кто-то там пусть играет в охоту, пусть добывает мясо…

Он переводил взгляд с одного лица на другое. Но в минуту наивысшего подъема и убежденности вдруг этот занавес заколыхался у него в голове, и сразу он совершенно сбился. Он стоял на коленях, сжимал кулак, важно переводил взгляд с одного лица на другое… Наконец занавес снова взвился.

– Ах, ну да. А наше, значит, дело – дым. И чтоб побольше дыма…

– Но не получается же у нас! Смотри!

Костер догорал.

– По двое – следить за костром, – бормотал про себя Ральф. – Это выходит по двенадцати часов в сутки…

– Ральф, мы больше не можем таскать дрова…

– Темно же…

– Ночь же…

– Мы можем его зажигать каждое утро, – сказал Хрюша. – В темноте дым никто никогда не увидит.

Сэм убежденно затряс головой.

– Другое дело, когда костер был…

– Наверху.

Ральф встал, чувствуя странную беззащитность перед давящей тьмой.

– Ладно. Пусть ночью не горит.

Он пошел к первому шалашу, который еще стоял, хоть и шатался. Груды листьев лежали тут, сухие и шумные на ощупь. В соседнем шалаше малыш говорил со сна. Четверо старших залезли в шалаш и зарылись в листья. Близнецы легли рядышком, Ральф с Хрюшей – в другом углу. Листья долго шуршали, скрипели, пока они устраивались на ночлег.

– Хрюш.

– У-у?

– Ты как – ничего?

– Да ничего вроде.

Наконец – только изредка шорох и хруст – в шалаше стало тихо. За низким входом висела утыканная звездами чернота, и с полым гулом набегали на риф волны. Ральф, как всегда по ночам, стал играть в «вот если бы»…

Вот если бы их отправили домой на реактивном, они бы уже к утру были на том большом аэродроме в Уилтшире. Потом поехали бы на машине. Нет, для полного счастья лучше на поезде. И прямо бы до Девона. И опять бы в тот дом. И дикие пони опять подходили б к забору и заглядывали бы в сад…

Ральф беспокойно завертелся под листьями. В Дартмуре вообще дико, вот и дикие пони. Дикость его больше не привлекала.

Мечты повернулись к обузданной прирученности города, где нет места дикарству. Что может быть безопаснее автобусной станции, там колеса, там фонари… Уже Ральф танцевал вокруг фонаря, и автобус полз от стоянки – странный автобус…

– Ральф! Ральф!

– А? Что?

– Ты не надо так шуметь.

– Извини.

Тьму в дальнем углу прорезал ужасный стон, и их затрясло под листьями. Сэм и Эрик дрались, вцепившись друг в дружку.

– Сэм! Сэм!

– Эй! Эрик!

И снова все успокоилось.

Хрюша тихонько сказал:

– Нам пора мотать отсюдова.

– Ты про что это?

– Чтоб нас спасли.

Впервые за день и несмотря на давящую тьму, Ральф прыснул.

– Нет, правда, – шептал Хрюша. – Если нас скоро не спасут, то все – мы свихнемся.

– … и будем немного того.

– … психи ненормальные!

– … шизики!

Ральф сдунул с лица взмокшую прядку.

– А ты тете своей напиши.

Хрюша всерьез призадумался:

– Я не знаю, где она теперь. И у меня конверта нету. И марки. И здесь почтового ящика нету. И почтальона.

Ральф не ожидал от своей шутки такого успеха. Он давился смехом, он весь дергался, трясся.

Хрюша с достоинством укорял:

– Я ничего не сказал такого ужасно смешного.

Ральф хихикал, ему уже стало невмоготу. Он мучился и, сокрушенно задыхаясь, лежал и ждал, когда на него опять нападет смех. Во время одной из таких пауз его подстерег сон.

– Ральф! Опять ты шумишь. Ты лучше тихо, а, Ральф, а то…

Ральф приподнялся и сел. Он был благодарен прервавшему его сон Хрюше, потому что автобус приблизился и стал уже виден ясней.

– Что – а то?

– Тш-ш. Слушай.

Ральф улегся, осторожно, под долгие вздохи листвы. Эрик простонал что-то и успокоился. Тьма, кроме глупой полоски звезд, была плотная, как войлок.

– Я ничего не слышу.

– Там снаружи шевелится что-то.

Ральфу сжало виски. Шум крови в ушах утопил все звуки, потом затих.

– Нет, ничего не слышу.

– А ты слушай. Ты подольше послушай.

Ясно, отчетливо и в двух шагах от шалаша хрустнул сучок. Снова кровь загремела в ушах у Ральфа, в мозгу замелькали смутные, смешанные образы. Их совокупность осаждала шалаш. Хрюшина голова ткнулась ему в плечо, рука стиснула его руку.

– Ральф! Ральф!

– Тихо ты. Слушай.

Ральф взмолился в отчаянии, чтобы зверь предпочел малышей. Страшный шепот шипел у входа:

– Хрюша… Хрюша…

– Пришел! – задохнулся Хрюша. – Он вправду есть!

Он глотал воздух и жался к Ральфу.

– Хрюша, выходи. Ты нужен мне, Хрюша.

Губы Ральфа были у самого Хрюшиного уха:

– Молчи.

– Хрюша, Хрюша, где ты, Хрюша?

Что-то прошуршало в тылу шалаша. Хрюша на мгновенье замер. И у него началась его астма. Он весь выгнулся, забил ногами по листьям. Ральф откатился от него.

Потом был страшный рев у входа. Плюхнулось, бухнулось живое что-то. Кто-то споткнулся об Ральфа, перелетел через него. В Хрюшином углу все смешалось – рев, хруст, мелькание рук, ног. Ральф наугад колотил кулаками во тьме; потом он и еще кто-то, человек, кажется, десять, катались, катались по листьям, били, кусались, царапались. Его трясли, рвали, кто-то сунул пальцы ему в рот, он укусил эти пальцы. Рука отдернулась и тут же, как поршень, ударил кулак, и шалаш затрясся, посыпались искры. Ральф отпрянул, попал на корчащееся тело, ему горячо дохнули в щеку. Он колотил, молотил кулаком по горячо дышавшему рту. Он распалялся, он колотил, бил, а лицо под кулаком уже сделалось скользкое. Потом между ног ему всунулась коленка, и он упал, он все забыл от боли, а через него уже валились сцепившиеся тела. Шалаш рухнул, бесповоротно завершая сражение. Неизвестные заметались, темными тенями выскользнули из развалин и унеслись прочь, и тогда стал слышен вой малышей и свистящий хрип Хрюши.