Марина и Сергей Дяченко - Рубеж. Пентакль

– Не напрягайтесь, Александр Васильевич. Во многом знании много печали! Давайте проще: у этого… этого…

Высокий осекся, будто имя лоха ему не далось, и продолжил:

– У него горе. Большое горе. Понимаете, очень трудно существовать, подобно блохе, быть винтиком, имя которым – легион, и чувствовать себя счастливейшим из смертных. До поры, до часа, когда на тебя обратят внимание и захотят проверить, как говорят у вас, на вшивость. Человека бросила жена. Любимая жена. Оставила двоих детей и сбежала с капитаном-пограничником. Младшая дочка теперь в психбольнице: сразу после маминого побега она замолчала и по сей день не произнесла ни слова. Только смеется невпопад. Старший сын возненавидел отца. Связался с подонками, валандается по подвалам, нюхает клей… В квартире случился пожар, сгорело почти все имущество. Ну и последнее: вы будете смеяться, но наш герой пошел сдавать кровь за деньги и стакан красного вина, где его заразили, не про нас будь сказано…

Высокий со значением подмигнул Сашке.

Нестрибайло машинально подмигнул в ответ и почувствовал, как ледяная пятерня лезет за шиворот. Это страх выбрался из кармана и взялся своевольничать. В присутствии высокого страх вконец обнаглел.

– Ну а мы с вами, любезный Александр Васильевич, будем сейчас, как Елифаз Феманитянин и Вилдад Савхеянин. В ожидании вашего замечательного вербовщика с рыжими бровями, которого для красного словца назовем Софаром Наамитянином. Так нам будет легче сообразить на троих одно дельце…

Утонув в чужом словоблудии, напрочь растеряв хватку и гонор, Сашка перевел взгляд на лоха. И ледяная пятерня за шиворотом сжалась в кулак, ухватив Нестрибайлу за шкирку, будто нашкодившего котенка.

Внимая невнятной мольбе – сетованиям? жалобам? – лоха, камень еле заметно пульсировал. Так бьется сердце на пороге инфаркта. Так вздрагивает горизонт в предчувствии грозы. Так бегут цифры на дисплее бомбы.

Морская звезда, выброшенная на берег чудовищным прибоем, – камень содрогался.

Роженица, он исходил беззвучным криком.

– Именно! – расхохотался высокий. – Вы все правильно поняли, Александр Васильевич. Сейчас чаша переполнится, и Господь ответит нашему дражайшему бедолаге из бури. Вы хотите услышать глас Господень? Не рекомендую, право слово. Если поторопитесь, успеете уйти. До забора, до угла, до вокзала, до канадской границы – как повезет. Вы везучий человек, Нестрибайло? Во всяком случае, работать громоотводом вам уже не понадобится…

– Но…

Их взгляды встретились, и короткое слово застряло у Сашки в горле.

– Нет времени. – Высокий не без сожаления взглянул в сторону пульсирующего камня. – Сотрудничать с такими, как вы, всегда приятно – заранее знаешь результат. Но скучно. Остается лишь наблюдать за конвульсиями – это тоже забавно. Однако сейчас…

Земля под ногами неслышно дрогнула. Негромкий стон – человек у камня вцепился руками в острую грань, начал сползать на землю.

– Скоро! – не без удовлетворения кивнул высокий, отвечая на незаданный Сашкин вопрос. – Наш Софар Наамитянин имеет все шансы опоздать. А с вами, любезный Александр Васильевич, придется поторопиться, увы… Поэтому сразу! Вообразили себя Спасителем? Запястья чешутся в предвкушении гвоздей? Закройте глаза, быстро!

Сашка моргнул, затем послушно зажмурился.

Пару секунд он просто не понимал, еще секунду – не верил.

– Открывайте, хватит с вас…

Он застонал, помотал головой.

– Ничего особенного. – Усмешка высокого в этот миг показалась особенно страшной. – Картинка из страны Завтра – ваш труп в городском морге. Вы ведь там бывали по долгу службы, так что места знакомые. Ну как, перейдем к гвоздям?

Сашка открыл глаза, поглядел бессмысленным взглядом на знакомую поляну. Лох замер, уткнувшись лицом в камень. Его, журналиста Нестрибайлу, тоже ткнули лицом. Только не в камень – в промерзший цинк, подсвеченный синим огнем холодной лампы.

Не хочу!!!

– Уходите, Александр Васильевич! – Голос высокого в кашемировом пальто прозвучал неожиданно мягко, обволакивающе.

Сашка послушно кивнул, но внезапно вскинул голову:

– Только сначала… Софар Наамитянин. Кто он?

– Профессиональный интерес? – Теперь в голосе высокого слышалось нечто вроде одобрения. – Книгу Иова почитайте, был там один диспут. Маленький такой спорчик… Этот Софар определенно лез не в свое дело, мешая нормальному ходу событий. Молол всякие благоглупости…

– «Глаза беззаконных истают, и убежище пропадет у них, и надежда их исчезнет…»

Сашка вздрогнул, поднял взгляд.

Страшный господин Химерный стоял возле камня.

– «Пустословие твое заставит ли молчать мужей, чтобы ты глумился, и некому было постыдить тебя?» Как вы мне надоели, Велиар!

Потом Сашка поглядел на дрожащую поверхность камня.

Снова страшно.

– Прекратите! – Химерный дернул рыжими бровями, покосился на пятиугольную глыбу, рядом с которой замер окаменевший лох, он же поц из земли Уц. – Быстро!

– А не по понятиям, начальник! – Тот, кого назвали Велиаром, неторопливо шагнул к гостю. – Главное же – не по Закону. Первая поправка – свобода воли. Человеческая личность в своем праве! Да и трогать его вам сейчас… Э-э… Долбанет-с!

Кажется, вполне издевательское «э-э» предназначалось исключительно журналисту Нестрибайле. Дабы место свое помнил. Завтрашнее – на холодном цинке.

Сашка помнил. Очень хотелось проснуться.

–  Мнеего лучше не трогать, – согласился Химерный. – Последуем совету все того же господина Софара из Наамы, града колена Иудина. «Поднимешь незапятнанное лице твое и будешь тверд и не будешь бояться. Тогда забудешь горе: как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем. И яснее полдня пойдет жизнь твоя; просветлеешь, как утро…»

– Папа! Папа! Не умирай, папа!..

Резкий мальчишеский голос прозвучал, словно выстрел. Сашка успел заметить, как дрогнули и застыли бандитские скулы Велиара, как дернулись плечи под дорогим кашемиром.

– Папа!..

Мальчик лет двенадцати подбежал к громаде камня, упал на колени рядом с внешне безучастным лохом.

На лице Химерного мелькнула усмешка – короткая, как показалось Сашке, очень недобрая.

– Папа! Что они придумали? Не надо! Мне сказали…

– А тебе что до того?

Голос человека из неведомой Сашке земли Уц прозвучал глухо и холодно. И сразу что-то изменилось. Лишь спустя миг журналист понял: камень перестал содрогаться.