Владимир Михайлов - Заблудившийся во сне

Я уселся на твердый, почти не продавливавшийся подо мною песок. Не то чтобы устал; просто следовало уменьшить поверхность облучения. Хотя мне лучше думается в движении, а не в статике. И принялся размышлять.

Что было моей основной мыслью, основным желанием в мгновение, когда я выходил из шерифского кабинета? И еще раньше, когда я находился там, но разговор со свидетелями пошел уже на ходу?

Ответить на это мне было нетрудно: Борич. Я хотел найти Борича, помочь ему освободиться — если его где-то держали силой, и использовать его — коли уж он оказался в ПС — как партнера в розыске Груздя.

Итак, доминанта была — Борич. Осознанная доминанта.

Ну а при чем здесь чертова пустыня?

Я старался думать по-прежнему спокойно. Хотя подсознание мое наверняка уже принялось гнать волну по поводу воды, еды и всего прочего, что считается необходимым также и здесь. Я постарался внушить себе, что это совершенно не так: на деле ведь нам в ПС ничего не нужно из мирских благ. Нет, конечно, я могу здесь погибнуть от жажды; но только в том случае, если моим противником в правила игры будет введена моя уязвимость для такой гибели, и если она к тому же окажется более сильным сенсором. Убьет меня, естественно, не отсутствие воды, но сознание неизбежности гибели — и я ухну неизвестно в какие макроконы Аида. Но сейчас поблизости вроде бы никого не было. Так что не станем пугаться призраков. Будем думать логически.

Мне был нужен Борич.

Я не знал — и никто не знал, — в какой точке Пространства Сна нужно искать его. Но его страсти и привычки были известны. Лесной уроженец Борич любил широкие безлесные просторы, и когда выдавалось свободное время, он старался провести его в степи.

Где-то в таком пространстве я и собирался искать его. Это было то самое подсознательное ощущение, а не осознанное чувство.

Видимо, с учетом этого я и оказался перемещенным в некое пространство, где он должен был — и сейчас должен — находиться.

Однако его здесь нет. Или, во всяком случае, мои органы чувств его не улавливают.

Как можно объяснить это?

Мой заказ можно было бы сформулировать так: я хотел оказаться в безлесном пространстве, в котором находится Борич. Но не всякое желание может быть выполнено сразу: например, в случае, если он сейчас как раз не находится в таком пространстве. Тогда я окажусь переброшенным в ближайшее к нему безлесье.

Возможно, так это и произошло на самом деле?

Если он не скрывается где-нибудь, скажем, в подземном сооружении, то логичнее всего предположить, что он физически недалеко, но обретается в другом восприятии: в Квадрате Сна, то есть в следующем слое ПС; увидеть происходящее там, пребывая в обычном сне, так же невозможно, как увидеть сон, находясь наяву. Для того, чтобы оказаться в следующем слое, нужно совершить новый переход, попросту говоря — еще раз уснуть во сне.

Похоже, ничего другого мне сейчас и не оставалось. Хотя уснуть в такой обстановке…

Мне почудилось, что мир вокруг меня заколебался: головокружение. Похоже, я рассудил правильно.

Спать. Хочется спать…

Глаза закрывались сами.

ЧТО Я НАЙДУ ТАМ?

В ушах свистел ветер.

Копыта глухо били в землю. Она дрожала.

Мы мчались по бескрайнему зеленому полю. Высокая трава доставала до стремян. Взлетали дрофы. Высоко парил орел. Ветер пахнул медом.

Я покосился направо. Всадник рядом со мною носил белый, с золотой насечкой, нагрудник и островерхий шишак. Рука в кольчужном рукаве свободно держала повод. Седла были с высокими, восточными луками — и его, и мое, и, надо полагать, у тех сотен всадников, что мчались позади нас, сохраняя полное молчание.

Верховая езда никогда не относилась к числу моих умений. Но во сне не приходится учиться долго, и я чувствовал себя так, словно родился и вырос в седле.

В ответ на мой взгляд всадник повернул голову. Я увидел незнакомое мне смуглое лицо, окаймленное черной бородой с проседью. Он улыбнулся, показав прекрасные зубы, и что-то крикнул мне. Ветер унес слова.

Он улыбнулся еще шире и вытянул правую руку с камчой вперед, заставляя меня всмотреться в даль.

Там, близ горизонта, мельтешили черные точки и время от времени что-то ярко, мгновенно вспыхивало.

Всадник указал на мое копье. Тупой конец его был укреплен в петле пониже седла, так же, как у него. Бросив повод, он вытащил свое и взял наперевес. Я почти бессознательно проделал то же самое. Никогда мне не приходилось сражаться копьем, но я знал, что умею и это. И почему-то охотно воспользуюсь этим умением.

Точки впереди росли. Теперь стало уже можно разобрать, что там — такая же лава, во весь опор несущаяся навстречу. Вероятно, именно с нею нам предстояло схватиться. Ради кого и чего — я не знал. Но мне это было безразлично. Главным стало — налететь, колоть, рубить, топтать конем…

Как бы в ответ на мою мысль всадник быстрым и длинным движением обнажил саблю. Я сделал то же самое и увидел, что это была не сабля, а шашка, оружие, издавна известное в России, но не на Западе. Видимо, здесь, во втором слое Пространства Сна, я находился где-то в родных краях — только в неведомом мне времени.

А, впрочем, наплевать на все времена!..

Теперь уже хорошо видно было, как масса впереди распадается на отдельных всадников, как сверкают их прямые мечи, колышутся на рыси копья — не такие, как наши, но длинные и, должно быть, массивные. В середине первого ряда на высоком древке летело знамя — длинное, узкое, к концу делившееся на множество косиц; было оно белым, с черным узором или рисунком вдоль — что там изображено, не разберешь. Неслись они лавой, растянутым фронтом и на много рядов в глубину. Вот сверкнули мечи и принялись взбалтывать воздух, разгоняясь для рубки. Заметно было, что движутся всадники куда медленнее нашего: видимо, были они в полном боевом снаряжении, и лошади их не могли развивать такого аллюра, такого сумасшедшего галопа, каким неслись мы.

Что-то тут не совпадало, но мне и это было по фигу. Наш клин — а мы с чернобородым скакали на острие его — еще прибавил аллюра, над полем разнесся вой — дикий, как если бы мчалась волчья стая — лава начала загибать крылья, чтобы стиснуть нас, а то и совсем охватить, смыкаясь с тыла, и рубить с трех сторон. Я успел еще оглянуться на своих; наверное же, они были моими, хотя ни малейшего соображения не было — чей же я сам сейчас, черти бы взяли, за что и против кого собираюсь тут срубать головы? Лица позади меня были спокойными, сосредоточенными, хотя в глазах светился азарт; словно мы выбежали в поле забивать голы, а не играть в кегельбан головами — чужими и своими. Наше знамя тоже пласталось по ветру, и было на его полотнище изображено не что иное, как дерево, изогнутое аркой. Ага, вот, значит, как! — то было последним осознанным обрывком мысли. Потом остались только — крик, дикое ржание, лязг клинков, шумные выдохи при ударе, сдавленные, проглоченные стоны, обычный шум сечи. Никто не мог одолеть. Потом разнеслась покрывавшая все прочие голоса команда; не понимаю, как можно было докрикнуть ее до каждого без усилителя, но ее услышали — судя по действиям. Заключались они в том, что все наши вдруг бросились врассыпную во все стороны сразу, лишь отбивая удары, но не ввязываясь в бой, и в центре остались одни черные конники со своим знаменем на явно укоротившемся древке. Они не стали преследовать нас — потому, наверное, что тогда весь бой разбился бы на парные поединки, но у них, вероятно, не было уверенности в том, что в поединках они окажутся сильнее. Они стали сбиваться в массу, может быть, для того, чтобы продолжить путь, чему мы явно намеревались помешать. И тут я услышал звук — знакомый, но для этой обстановки по меньшей мере неожиданный.