Петер Жолдош - Возвращение «Викинга»

Позднее, не знаю, в котором часу ночи, когда мое спасительное дерево сделало очередной кульбит, в мою спину вонзилось сразу множество колючек. Взвыв от боли и ярости, одной рукой держась за ветку, другой пытаюсь оттолкнуть колючий предмет. Рука наткнулась на мокрую шерсть и дрожащее живое тело. В меня всеми своими когтями вцепился какой-то зверь, не очень большой, но и не маленький. Я начал бить его ладонью по морде, но он только крепче цеплялся за меня. Что за напасть на мою бедную голову! Изо всех сил отпихиваю животное в сторону, оно взвывает, шипит, но по-прежнему держится. Дерево вдруг приподнимается, потом окунается в глубину. В воде я чувствую, как животное убирает когти и соскальзывает с меня. Так-то лучше! Дерево выровнялось и поплыло спокойнее, мы вырвались из ущелья на просторную воду. Я устроился поудобнее, если можно говорить об удобстве на качающемся дереве. Рядом со мною, в ветвях, мяукало и подвывало неразличимое в темноте когтистое существо. У меня появился спутник.

После короткого затишья буря взялась за нас опять. Наше спасительное пристанище двигалось то быстрее, то, натолкнувшись на препятствие, останавливалось, разворачивалось и устремлялось дальше, так что облегчения не наступило, надо было держаться изо всех сил. А силы были на исходе. Очень болели многочисленные раны. Опять разверзлись хляби небесные, обдавая нас хлещущими струями. Усталость привела к тому, что я начал впадать в забытье. В сон тянуло с такой силой, что я перестал воспринимать постоянно сопровождающую меня опасность. Я боролся с дремотой, но не всегда успешно. Погрузившись в сон, вдруг просыпался. Через некоторое время все повторялось сначала. И я не помню, сколько это продолжалось.

И наконец пришёл рассвет, серый, унылый, нескончаемый. Дождь то усиливался, то ослабевал. Молнии по-прежнему вспарывали темное небо. В неверном свете я стал различать ветви, ствол дерева, топырящиеся во все стороны корни. Рядом с нашим течение несло и другие деревья. Тихо плыли косматые кусты.

Утренний свет, казалось, долго не мог прорвать серую завесу дождя. Он, не взяв ее силой, начал медленно насыщать собой широкое пространство, проявляя предметы, сначала близкие, потом и дальние. Я с интересом всматривался в моего не очень дружелюбного спутника, чьи острые когти оставили ноющие ранки в моей спине. Он был величиной с собаку, желтошкурый. Последнее угадывалось, а так… шерсть грязная, свалявшаяся, мокрая, естественно… Непропорционально большая голова, толстые конечности и мягкое, пугливое выражение морды говорили о его щенячьем возрасте. Но при этом угадывалось в нем чувство собственного достоинства, врожденное чувство независим мости, свойственное не только этому мокрому недорослю, но и всему его роду.

Когда дерево дергалось, мой спутник помалкивал. Как только начинался спокойный участок, он принимался рычать и кашлять. Он все время проявлял готовность дать мне отпор, не понимая, что я воспринимаю его как товарища по несчастью. А я просто очень внимательно рассматриваю его, находя заметное сходства с земной породой кошачьих.

Никогда больше мне не приходилось наблюдать зверей этой породы так близко… Ного, как и его соплеменники, называли этих зверей Большими Гривастыми. Я думаю, не будь этот котенок полумертвым от усталости, или встреться мы где-нибудь на твердой почве, он бы мне показал, что значит дитя хищников. Взрослые звери этой породы царственно правили в этом краю, когда я жил среди плоскоголовых. Дикари поклонялись, как божествам, двум животным: Матери Крокодилов и Большому Гривастому. Различие между божествами состояло в том, что если туземец находился далеко от Большой воды, он спокойно произносил имя крокодила, но я не встречал ни одного плоскоголового, который при имени Большого Гривастого не залез бы на ближайшее дерево. Большой Гривастый нападает всегда, он бросает свое тело, вооруженное клыками и когтями, на 10 метров. В кровожадной отваге, не колеблясь, он карабкается на дерево за своей жертвой, пока ветка не подламывается под ним. Упав, он начинает сначала…

Оказывается, котик — не единственный мой попутчик. В полузатопленной кроне было немало других. В рассветных сумерках я увидел стайку обезьян, которые, сидя друг возле дружки, цепко держались за ветви, ловко меняя позы, как только дерево меняло положение. Серые шубки, с которых ручейками стекала вода, и страдальческие мордашки выглядели по-человечески.

За ветви дерева они цеплялись не только четырьмя лапами, но еще и хвостами. Вот кого не отдерет от ветки никакая сила! Когда крона дерева переворачивалась, они с визгом и криками перескакивали на другие ветви, и я не видел, чтобы хоть одна из них оказалась в воде. Было заметно, что они стараются не глядеть на ствол дерева, где растянулся будущий Гривастый. Я не разделял их опасений. Но если бы тогда я знал о гривастых то, что знаю теперь, наверное, бросился бы прочь. И не сидел бы на этом дереве, опустив ноги в воду, если бы знал о крокодилах и табу плоскоголовых. По правде, я и не мог бы сидеть иначе на таком неустойчивом средстве передвижения, да и какие крокодилы могли быть в грязных потоках, рожденных сумасшедшей стихией!

Позднее я узнаю, что наводнения, подобные нынешнему, бывают в приморской зоне ежегодно примерно в одни и те же сроки. Они-то и делают жизнь в этих местах невыносимой для большинства животных, а для крокодилов особенно, так как сносят их в море. А крокодилам больше подходят речки, озера и просто лужи на плоскогорьях в глубине материка, куда муссоны приходят совсем успокоенными. То, что я переживаю сейчас, оседлав толстый древесный ствол, не что иное, как Судный день для всего живого в приморье.

Я рано успокоился, посчитав, что, вырвавшись из ущелья на достаточно широкую водную гладь, мы обрели покой и надежду на мирную гавань. Еще издалека я увидел, что гряды холмов, разлегшихся по обе стороны долины на приличном расстоянии, начали сближаться. Я расценил это как нормальное геологическое явление, а буквально через полчаса как бедствие, когда наш «корабль» ткнулся корнями в гигантский затор. В узкой порожистой горловине скопилось множество вырванных с корнем деревьев и кустов. Зажатая в теснине вода начала подниматься, в хаотическом нагромождении деревьев слышался треск ветвей, панические крики животных, грозный гул водопада… Желтошкурый прижал короткие уши к голове и с дикими глазами пополз к развилке ветвей. Обезьянки подняли истошный вой. Некоторые начали перескакивать на другие деревья, направляясь в сторону берега. Плотина из древесных стволов росла и росла, уровень воды поднимался все выше. Я подумал было, не последовать ли за обезьянками, — некоторые уже выбрались на прибрежные скалы и, задрав длинные хвосты, бросились врассыпную по склону теснины…