Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ

Ну, времени Никисор, конечно, не терял. На голой бревенчатой стене барака, превращенной как бы в полевой музей, в живописном беспорядке висели, прихваченные ржавыми скобами, потрепанная швабра с обломленной ручкой, сбитый резиновый валик от пишмашинки «Башкирия», затупленное ржавое лезвие чудовищно зазубренной косы, которой, возможно, когда-то пользовалась Старуха. Здесь же красовался ярко-красный использованный огнетушитель и плоская, алюминиевая, пробитая в трех местах канистра. Раскачивался на плетеной веревочке большой стеклянный поплавок, расписанный японскими иероглифами, чернела резиновая калоша не русской работы и перекрещивались длинные, как берцы, истрепанные вконец метлы. Завершала выставку оранжевая табличка «Не курить!».

Мой попутчик смело вошел в барак.

Я его не приглашал, но он вошел в мой барак, в дом мой, на территорию базы, чуть ли не оттолкнув меня. Только войдя вслед за ним, я понял причину его решительности. Надеревянных нарах, тоже появившихся уже без меня, рядом с похудевшим Никисором сидели три знакомые девушки. Это они в нашем НИИ помогали биологу Кармазьяну выращивать корейский огурец. У самых ног лаборанток лежал пес Потап, стыдливо отводя глаза в сторону. Как бы их подружка. А сам Кармазьян сидел спиной к двери, диктуя вслух с мягким акцентом:

— Выступающая из песка часть вещества имела в длину сорок семь сантиметров и отличалась продолговатой формой… Над поверхностью выступала на сорок три сантиметра…

— На тридцать три, Роберт Ивертович.

Судя по трупному запаху, распространяющемуся от ближайшей к Кармазьяну девушки, именно она непосредственно занималась замерами. Впрочем, биолог был непреклонен:

— Почти на сорок три сантиметра… По периметру вещества, на некотором удалении от него были проделаны тестовые отверстия, чтобы определить объемы…

— К нам гости, Роберт Ивертович.

Но гости биолога не интересовали. Он торопился закончить свои научные изыскания.

— Поскольку в тестовых отверстиях не обнаружено твердых частиц, — диктовал он, — был сделан подкоп под неизвестное вещество и под него продернута веревка… Это позволило нам понять, что мы имеем дело с результатом жизнедеятельности неизвестного большого животного…

— Здравствуйте! — сказал я, сбрасывая рюкзак.

— Внешний вид указанного вещества…

Одна из лаборанток заплакала.

— Здравствуйте, — повторил я и только тогда биолог повернулся.

Он сладко заулыбался, но рук мне не протянул, а плачущей заметил:

— Ну все, все! Это просто запах органики, он скоро улетучится.

— Вы и мне так говорили, Роберт Ивертович, — заплакала вторая. — Я теперь в поселок стесняюсь ходить. Всю шампунь извела, золой терла-мыла руки. Никисор на меня плескал керосином. Керосин улетучивается, а запах органики держится.

Она взглянула на меня и заплакала еще громче.

Но то, что хотя бы Кармазьян приехал наконец взглянуть на следы неизвестного странного существа, обнадеживало. Вздохнув, я в третий раз повторил:

— Здравствуйте.

Я думал, что вот теперь-то они заговорят или хотя бы спросят, откуда я прибыл и кто я такой, — но все то время, пока я переодевался, в бараке стояла мертвая вонючая тишина. Две девушки безмолвно плакали, третья сидела в отдалении, возможно, она не принимала участия в измерениях. На ее красивом лице застыла странная улыбка.

Первым заговорил биолог.

— Вы Прашкевич, — уверенно сказал он.

— Вы не ошиблись, — подтвердил я.

— Вы Г.М.Прашкевич, сотрудник комплексного НИИ.

— Вы и в этом не ошиблись.

— Вы только не волнуйтесь, — мягко попросил Кармазьян. На его смуглом лице играла легкая улыбка превосходства. — Конечно, вам придется потесниться, но мы же из одного института.

— Вы даже в этом не ошиблись, — подтвердил я и представил, как тесно тут будет ночью.

Впрочем, решил я, устроиться можно будет между Таней и той второй, которая такая гордая. Лечь между ними, как старинный меч. Ну и все такое прочее. Запахи меня уже не пугали. Особенно от Тани. Эти запахи в их нечеловеческой мерзости казались мне уже даже привлекательными. Потеснимся. Я уже любил всех трех лаборанток и они, чувствуя это, немножко пришли в себя, появились дамские сумочки, пудреницы.

А Кармазьян совсем разоткровенничался:

— У нас к вам письмо.

— Сами написали? — подбодрил я.

— Как можно! — всплеснул пухлыми ручками Роберт Ивертович. От него хорошо пахло одеколоном и немножко спиртом. Совсем не как от зверя. — Настоящее рекомендательное письмо. От Хлудова, вашего шефа.

— Давайте, — протянул я руку.

Кармазьян взглянул на девушек, потом на моего попутчика.

Не знаю почему, но спину мне вдруг тронуло холодком: вспомнил про того человека-морковку, который, подвывая, пробежал мимо, прыгая сразу на метр, а то и на три. Но, наверное, человек-морковка не имел прямого отношения к происходящему, потому что Кармазьян улыбнулся.

— Мы оставили письмо в кабинете, — сообщил он. — Нельзя разбрасываться такими письмами. — И засуетился: — Чего же мы так стоим? Оля! Таня! Накрывайте на стол. У нас гости!

Я не верил своим глазам.

На моей базе, где никогда не переводилась красная икра, где всегда можно было сварить ведро чилимов, пожарить свежевыловленных на отливе кальмаров, вымочить в уксусе морских гребешков, где побеги молодого бамбука и вяленый папоротник отдавали попросту рутиной, где вяленая свинина шла к спирту, разведенному непременно на клоповнике, мне почему-то предлагали битую, пошедшую темными пятнами горбушу и жидкий чай.

Я взглянул на Никисора. Он отвел глаза.

Я взглянул на Потапа. Потап потупился. Печально вскрикнула за окном птичка.

«Это она мне сочувствует, — решил я. — Боится, что продукты на столе — предвестие страшного голода. Как они еще Потапа не съели?»

Потап уловил мою мысль и тихонечко переполз к моим ногам. Так же тихонечко переполз ко мне и Никисор.

— Зачем вы едите битую горбушу? — спросил я.

— А мы не пировать сюда ехали, — с приятностью в голосе пояснил Кармазьян. Мой попутчик, так странно потерявший нож вместе с брюками, сидел теперь рядом с биологом, но мне так и не представился, а лаборантки вышли во двор. — Нам мир интересен. Тайны природы, все такое. А еда — дело второе.

— Да какая это еда! — совсем осмелел Никисор. — Пучит живот и слабит мышцы.

Кармазьян кивнул и его спутник не без некоторых колебаний выловил из рюкзака стеклянную банку с мелко нарубленным огурцом бессмертия.

Эта банка меня добила.

— Никисор, — попросил я, — разбери мой рюкзак.

Никисор наконец оживился. Неестественно громко восхищаясь, он принялся за дело. На столе появилась закатанная трехлитровая банка красной икры, копченый балык, много жирной теши, нежные брюшки чавычи, нарезанные аккуратными пластинками, и даже чудесный, как загорелое бедро, свиной окорок из запасов татарина Насибулина. Отдельно, глядь, в вафельном полотенце покоилась стеклянная четверть с мутным местным квасом.