Иван Ефремов - Румбы фантастики. 1989 год

— Так… — сказал Блондин. — Что ж, где-то это и страшно, где-то — не очень.

— С какой целью это проделано, как вы думаете? — перебил его Бородач.

— Вероятнее всего — Контакт, — сказал я.

— И мы должны гордиться, что на нашу долю выпала высокая миссия? — с нервным смешком бросил Блондин.

— А почему бы и нет? — сказал я. — Это, знаете ли, многое компенсирует…

— Но что они увидят? — спросил Бородач. — Штенгера? Идиотов-самоубийц? Сытых бездельников?

Он прав, подумал я. Столько нелепостей в этом мире, и если, основываясь на его истории и повседневности, кто-то начнет судить о человечестве только по нему… Да если еще какой-нибудь негуманоид, со своей логикой и своими представлениями о Разуме… Преспокойно можно наломать Дров, и кто поручится, что уже не наломали?

— Значит, мы попросту марионет-ки? — спросила Кати. — Куколки?

— А вот это вряд ли, — сказал я. — Я тебя не утешаю, ты не думай. Все говорит за то, что вмешательство в вашу жизнь ограничилось вашим созданием. Дальше вы шли сами. Ну и что из того, что у вас за плечами нет тысячи лет истории и тысячи поколений предков? Главное — ЧТО вы делаете и КАК вы это делаете. Если бы я сомневался, что вы люди, я вернулся бы на теплоход, не нарушая приказов. Я, как вы могли заметить, остался. Вы вряд ли поймете, чего стоит офицеру с безупречной репутацией нарушить приказ…

— Зачем вы остались? — спросил Бородач.

Я изложил свой план — рискованный, авантюрный чуточку и безусловно опасный для того, кто станет претворять его в жизнь, то есть для меня. При всех своих недостатках мой план обладал несомненным достоинством: он был единственным, другого попросту не существовало. Прежде всего нужно было остановить глупую войну, вызвать такие изменения, которые не смогут пройти незамеченными, встряхнуть лабораторный стол так, чтобы экспериментаторы не узнали его…

— Ну, и что вы обо всем этом думаете? — спросил я.

— Ничего пока, — сказал Бородач. — Мы как следует разберем все «за» и «против», свяжемся с Ламстом, потому что без него не обойтись. Попробовать безусловно стоит. Те, кто пробовал до вас, не знал того, что знаете вы…

Кати проводила меня до комнаты отдыха.

Не зайди она туда следом за мной, ничего бы и не было, наверное, но она зашла, и полумрак, как это всегда бывает, действовал подбадривающе, внушая хорошее такое ощущение свободы и вседозволенности, — поскольку мы взрослые люди, должны трезво смотреть на некоторые вещи, и точно знаем, чего хотим…

Я обнял ее, и получилось неловко, потому что она стояла ко мне боком. Она не пошевелилась, я повернул ее лицом к себе и попытался поцеловать, успел только наклониться к ее лицу, а в следующее мгновение уже спиной вперед летел на диван, и взорвавшаяся под ложечкой граната разлетелась на миллион острых крючков, раздиравших живот и перехвативших дыхание.

Она не ушла и не зажгла свет, за это я был ей благодарен. Не хватало только моей физиономии при ярком свете и чтобы она ее видела.

— Ну зачем же так? — спросил я, когда крючков поубавилось. Заехала бы по физиономии, как принято в цивилизованных странах. Что я вам — дверь? Стучит каждый, кто хочет.

— У меня такая реакция, — сообщила она чуточку виновато и присела рядом.

— Реакция, — пробурчал я. — Что, мне следует извиняться?

— Да ладно уж.

— Как вы великодушны…

— Обиделся?

— Ерунда. По сравнению с тем, что бывало…

Ну да, взять хотя бы тот сволочной пустырь на окраине Мадраса. Или пансионат «Олимпия». Или облаву в той чертовой деревеньке. Что ж, били и хлестче. Но что касается оплеух — я не привык к отпору, честно говоря. Я не был нахалом, но и к отпору не привык.

— Ты только пойми меня правильно… — сказала она.

— Понял.

— Ничего ты не понял.

— Разве?

— Не понял, — сказала Кати. — Ты не думай, что я такая уж недотрога или холодная. Я не хочу, чтобы было так, как у нас обычно бывает — этак мимоходом… Ты не думай, я к тебе хорошо отношусь, но ты ведь не станешь врать, будто любишь меня, правда?

— Правда, — сказал я.

— Вот видишь. А по-другому я не хочу. Не обижайся. — Она положила мне руку на плечо, и ее пальцы наткнулись на тот шрам. — Это откуда?

— Упал с велосипеда.

— Знаю я твои велосипеды… — Она не убирала руку. — И вообще, то, что ты о себе думаешь, мне не нравится.

— Интересно, что это я о себе думаю? — спросил я уже благодушно.

— Угадать?

— Валяй.

— Так… Мне кажется, ты давно и кропотливо вылепил свой образ. Он тебе доставляет удовольствие — мужественный инспектор, делающий трудное и опасное дело, а бабы — низшая раса, неполноценные создания, и ничего они толком не понимают.

— Ну-ну, дальше… — Благодушия у меня убыло.

— Ты внушил себе, что ты — бесчувственный, холодный человек, одержимый своей службой, и боишься себе признаться, что это наносное, маска, фальшь, что ты обыкновенный человек, а не запрограммированная на выполнение спецзаданий кукла, в глубине души тебе хочется и…

— Хватит!

— Угадала? — По-моему, она улыбалась.

— А я не люблю, когда меня угадывают.

— Предпочитаешь оставаться загадочным?

— Я к этому привык.

— И не тяготит?

— Иди-ка ты спать.

— Не хочется что-то. — Она меня определенно поддразнивала. — С тобой так интересно разговаривать… Мне интересно тебя угадывать.

— А зачем?

— Может, удастся тебя перевоспитать.

Я расхохотался.

— Девочка, — еле выговорил я, — крошка, лапонька, что это ты несешь? Кто это будет меня перевоспитывать? Это я вас должен перевоспитывать…

Она отодвинулась, как-то нехорошо напряглась, и я почувствовал, что задел в ней что-то этими словами, обидел, хотя ничего обидного сказать не мог. То же самое я говорил им сегодня вечером, и они не были обижены или задеты…

— Так, — сказала Кати прозрачным звенящим голосом. — Раскрылся все-таки… Мы недочеловеки, и ты можешь вертеть нами как хочешь, но никто из нас не смеет учить тебя — высшее существо?

Она не хотела, чтобы я видел ее слезы, рванулась к двери, но я поймал ее за локоть и прижал к себе. Осторожно погладил по щеке:

— Ну, успокойся. Какой может быть разговор о недочеловеках?

— Отпусти!

— Черта с два, — сказал я. — Я было подумал, что ты чуть ли не колдунья-телепатка, а ты, оказывается, обыкновенная глупая девчонка. Плакать и то умеешь. Ты меня не так поняла, честное слово. Видишь ли, я — взрослый человек с устоявшимися привычками, со сложившимся характером, и не двадцатилетней девчонке меня перевоспитывать. Знала бы ты, какие люди пытались меня перевоспитывать — полковники, майоры, даже один генерал, они дьявола могли перевербовать и заставить работать на бога, а со мной не справились… Так что извини, но не тебе…