Ольга Ларионова - Лабиринт для троглодитов

И тут только до Вуковуда, который медленно выписывал восьмерки от одной стены до другой, точно гепард мышастый, начало что-то смутно доходить. Колдовское, медовое море Тамерланы, которую никто еще не осмеливался звать Степухой, всплыло в памяти. И никаких троих в этом море. Только двое.

Он плавно и хищно развернулся и вдруг бесшумно и бессуетно возник в единственно необходимой точке — как раз посередине между командором и девушкой.

— Вот что, стратег… — проговорил он проникновенно и ничего больше добавить не успел: сверху ухнуло и застучало по головам и плечам, упруго и небольно.

Охапка требуемых ветвей. И не вовремя — ох, как не вовремя, потому что и ей почудилось недосягаемое море ее Степухи.

И невзвидела света белого молодая дочь купецкая, красавица писаная… Гибкий ствол, оказавшийся в руках Варвары, с тяжелым резиновым хлюпаньем припечатывался к заветной двери, и черные полосы косо ложились на золотые иероглифы, перечеркивая их, а с губ девушки срывались отчаянные и неожиданные слова:

— Да закрывайся же ты, проклятущ-щая… закрывайся, чтоб тебе синим огнем сгореть, закрывайся, пока я не передумала…

Пол под ногами меленько задрожал.

— Как не помочь слабой женщине, — криво усмехнувшись, проговорил Гюрг и пнул дверь сапогом. — Закрывайся, тебе говорят, во имя всех мартышек Вселенной…:

Пол дрожал ощутимо, но не заметно было, чтобы пандус начал подниматься.

— Зажги! — крикнула Варвара Вуковуду.

Ни секунды не колеблясь, он наклонился к охапке чартарумского валежника и щелкнул зажигалкой. Слабый огонек скользнул по ветке, оттенился дымком. Запахло. Варвара скрипнула зубами — сырые все-таки, откуда скочу знать, что такое валежник для настоящего костра… Она бросила свое занятие и, опустившись на колени, принялась раздувать пламя. Нежная кожица на ветвях набухала пузырями, они шипели, лопаясь, и выбрасывали колечки пара, сладко-цитрусового, земного (ощущение ложное, запах имеет совершенно иную сенсорную характеристику…), а пол под горящими ветками начинал слабо светиться, но это было видно только ей одной (доложить об опасности проплавления перекрытия…); сейчас она раздует огромный костер, каких чартары еще не видывали… Чартары! Словно вызванные ее мыслью, они возникли разом по обоим краям спуска и некоторое время жадно вглядывались в то, что происходило внизу, и их широко раскрытые желтые глаза словно втягивали, впитывали в себя чудо пребывания на их молодой еще земле этих троих, столь схожих с ними самими и столь отличных… Глаза разгорались кошачьим огнем, зеленели, вцепившиеся в осыпающийся край, когти нервно драли корневища жесткой травы, и хищная сила накапливалась в выгибающихся, напружиненных хребтах, и не надо было никакого сигнала, просто переполнилась мера этого накопления, и они ринулись вниз, падая мягко и умело, сразу же отскакивая, и — бочком-бочком, по кругу, вокруг этих чужаков — на полусогнутых, с прижатыми к поджелудочной железе передними лапами, слишком похожими на человеческие руки.

А земля под ногами уже выгибалась, и ходила волнами, и все вверх и вверх, даже непонятно, почему сладко подташнивает, как при падении; черный порог с золотыми крапинами уплывал вниз, тонул во тьме, и главное было — не свалиться туда, в эту щель между движущимся клином и иссеченной черными тигровыми полосами дверью; но чартары все прибывали, все валились сверху, как бурые валенки, и копошащаяся стена мохнатых тел заслоняла уже все и всех, а удушливый запах был так плотен, что теснил к краю, как вполне материальный, вещественный нож бульдозера, и Варвара, запрокидывая голову, все отодвигалась и отодвигалась, пока ноги ее не скользнули в щель, и она, отчаянно цепляясь за что попало, полетела вниз вместе с жаркими извивающимися телами, за которые она пыталась удержаться. Она не увидела, а скорее почувствовала, как рядом с ней обрушился Гюрг, и принялся хватать чартаров и вышвыривать их обратно; он выпихивал их во все сужающуюся щель, а она даже не в силах была крикнуть — сверху навалилось столько, что невозможно было сделать необходимый перед криком вдох.

Собрав последние силы, она попыталась выбраться из-под массы навалившихся на нее мягких шерстяных туш, но единственное, что она смогла, это разглядеть где-то в недосягаемой вышине тающую полосочку света, которая была сейчас для нее всем — и жизнью, и Вселенной, и тем человеком, которого она наконец нашла этой ночью и так и не смогла остаться рядом с ним.

И тогда в ответ ненужное большое колдовское чутье донесло до нее все отчаяние, всю боль Вуковуда, тоже осознавшего, что он ее теряет. Ни сил, ни мужества больше не оставалось, и она закричала, хотя голос ее не мог пробиться сквозь толщу копошащихся, удушающе смрадных тел:

— Вуки, где же ты, Вуки, да помоги же мне, Вуки, Вуки…

А потом было беспамятство, в котором она, уже ничего не видя и не слыша, продолжала инстинктивно отбиваться, пока не пришло полное оцепенение; сколько оно продлилось, определить было совершенно невозможно, но когда сознание разом вернулось, первое, что захлестнуло — радость. Можно было свободно дышать! Еще не открыв глаза, Варвара потянулась и тут вдруг ощутила в руках что-то мягкое и ворсистое. Шкура? Когда это она успела? И мгновенный липкий ужас: да ведь это же шкура чартара!

Она взвизгнула и, оттолкнув от себя этот жуткий трофей, широко раскрыла глаза, заранее пугаясь тому, где она окажется.

Это была рубка, почти неотличимая от той, в которой она несла вахту на «Дункане», и такое же кожаное кресло, и сусанинский свитер на полу, и напротив пригорюнившийся Вуковуд в меховой жилетке на голое тело. Она наклонилась, потянула к себе свитер и вдруг, уткнувшись в него лицом, постыдно заревела.

Послышался щелчок сдвинувшейся в сторону дверцы, шаркающие шаги. Варвара утерлась кулачком и с удивлением подняла глаза. Надо же, это Гюрг, а она и не узнала! И что с человеком сделалось, прямо почернел, как головешка. И его, значит, доконали троглодитики мохнатые.

— Простите меня, — кротко проговорила Варвара. — Раскисла.

Он как-то искоса глянул на нее сумрачным глазом, поставил на пол термос — как раз посередине между Варварой и Вуковудом — и совершенно очевидно впал в маяту: то ли уходить, то ли оставаться. Это так не вязалось с образом величественно шагающего покорителя чужих земель, возложившего к ее ногам невиданную добычу — крапчатого тапиренка, героически аннексированный ужин аборигенов, что девушке стало не по себе. Что-то за этим крылось. Нападение чартаров она помнила, но вот дальше…

— Что случилось? — не выдержала она. — Почему не взлетаем?