Лестничная площадка - Дубинянская Яна
— Самое интересное пропустили, — вздохнул Крис, убавляя громкость. Он вернулся к столу и одним глотком опорожнил остывшую чашку. Бабушка тут же наполнила ее снова и, держа чайник на весу, вопросительно взглянула на меня. Я помотала головой.
— Число сторонников неуклонно растет, — процитировал Крис. Он заглянул в чашку с чаем, отодвинул ее и откинулся на спинку стула. Довольный жизнью, наевшийся и напившийся мужчина для полноты ощущений хочет поболтать о политике.
Смешно.
— Что у нас за народ, Инга? Готовы пойти за любым маньяком, психом, который всего-то оказался, не знаю как, в выигрышном месте и толкает оттуда свои безумные речи. А в результате даже армия уже не подчиняется законному Президенту. Нормально?
— Но, внучек, значит, этот человек нашел, что сказать людям, — спокойно отозвалась бабушка. — Почему сразу псих? Вспомни… ну хотя бы Жанну д'Арк…
— Глупости, ба. Его скоро повяжут, и в результате от этого выиграет только вице-президент. Я подозреваю, что именно он все и организовал, а как бы иначе этот Хэнке проник в президентскую спальню?..
Я вдруг подумала, что в городе люди обсуждают новости совсем по-другому. Ну, если не другими словами, то, во всяком случае, с совершенно другой, не настолько безмятежно-отстраненной интонацией…
— Возьми еще лимона, Инга, — предложила старушка.
Я опустила в чашку тонкий кружочек, чай посветлел, стал прозрачно-желтым. Фарфоровые пастушки, пляшущие уже двести лет. Круглый антикварный столик, искусственные цветы. Раз и навсегда сложенные горкой диванные подушки. Льняные занавески — чистые, но пожелтевшие от времени — на окнах, за которыми ночь и больше ничего. Внешний мир — только в прямоугольном окошке старого телевизора, и этот мир существует разве что для того, чтобы небрежно перемыть ему косточки за чашкой чая. Ведь на самом деле его, телевизионного мира, просто нет. Надо же — всего за какие-то сутки Крис проникся сознанием этого, ведь раньше-то ему приходилось жить по-настоящему, с реальным миром за окнами.
Хотя, наверное, он никогда не умел как следует так жить…
— Спасибо, — сказала я, вставая. Надо, наверное, помочь старушке убрать со стола. Хотя… черт их знает, эти законы сельского гостеприимства. Крис, во всяком случае, поднялся как ни в чем не бывало, даже не думая кого-то благодарить, и направился к лестнице наверх. Уже на первой ступеньке он обернулся и со скрытым зевком возвестил:
— Всем спокойной ночи!
И все-таки зевнул, а потом поднял руку и улыбнулся — одной мне.
— Идем, Инга, я покажу тебе твою комнату, — сказала бабушка. — Да поставь же поднос, не вздумай' Я сама потом уберу. Зеваешь, устала, бедняжка…
Да, я действительно устала, я действительно не могла сдержать зевоты, я действительно бедняжка. И пусть. Переночую здесь, не так уж много у меня вариантов, утром допрошу с пристрастием Криса и уйду. А может быть, кто знает, может, это Крис прячет в своей комнате на втором этаже то, что ему никак не принадлежит. Отдаст. Пусть только попробует…
Комната, куда привела меня бабулька, была крохотная и мягкая, похожая на внутренность шкатулки.
На всю стену — клетчатый коврик из квадратных кусочков ткани, среди которых никак не отыскать двух одинаковых, даже если не так сильно хочется спать. На узкой кровати точно такое же пестрое покрывало. Свежее, чистое — хотя в этой комнатенке явно никто не живет. На противоположной, за два метра, стене висела фотография кинозвезды двадцатых годов, вырезанная из журнала двадцатых годов, и еще плоский букетик сухих цветов в деревянной рамочке. И напротив двери — совсем незаметное окошко, плотно задернутое льняной занавеской.
— Располагайся, отдыхай, — сказала бабушка. — Спокойной ночи.
А зеркала здесь нет, даже самого маленького. Придется располагаться и отдыхать, не взглянув на себя напоследок. И окно, конечно, закрыто наглухо и навсегда. Ладно.
Я откинула край клетчатого покрывала и взбила белоснежную подушку, когда в дверь негромко постучали.
Крис.
А кто же еще?
— Да, — отозвалась я на стук, и это должно было прозвучать совершенно нейтрально.
Он вошел, извиняющеся улыбнулся, поискал глазами что-то похожее на стул и, не найдя такового, опустился рядом со мной на краешек кровати.
— Ты позволишь?
Сказать бы «не позволю» и спустить с лестницы. Да ладно, шутка. Тем более что нам есть о чем поговорить. Чем раньше, тем лучше, вот если бы еще не так путались мысли и слипались глаза…
— Ты меня искала, — сказал Крис почти без вопроса. Если бы был вопрос — я бы ответила «нет», но отвечать не на что, и как-то лень произносить лишние слова. Если спросить его в лоб про машину — он соврет или нет? Может, и соврет… лучше не в лоб.
— Я хотел, — продолжал Крис, — хотел извиниться за вчерашнее. Вел себя с тобой, как свинья, я просто сорвался. Знаешь, эта сумасшедшая жизнь последнее время… одно, другое… Чувствуешь себя выжатым до последней капли, а она продолжает выжимать и выжимать, эта проклятая жизнь. В какой-то момент срываешься, перестаешь отвечать за свои слова, свои поступки. Прости меня.
И зачем ему это нужно?
— Инга, — он заерзал на клетчатом покрывале И сел глубже, основательнее. — Знаешь, в нормальной жизни все совсем по-другому. Я здесь только сутки, а уже чувствую себя совершенно другим человеком. То есть ты должна понимать, я не идеальный, у меня вообще вздорный характер, я эгоист, зануда… да что там, ты же все про меня знаешь. Но, если ты меня разыскала, если ты пришла ко мне…
Он сделал длинную паузу и затем добавил:
— И бабушке ты понравилась.
Хочется спать. Сильно, сильно хочется спать, наверное, я и заснула уже, и все это мне снится. Крис. Поцеловаться с ним и проснуться, как в сказке. Сказка про исполнение желаний, придуманная неким профессором Странтоном, очень неважным сказочником… Я, наверное, что-то должна отвечать, но я же сплю, пусть ответит кто-то другой…
И кто-то другой отвечает:
— У тебя, если я не ошибаюсь, жена. И она, если я не ошибаюсь…
Крис раздраженно мотает головой и перебивает:
— Я же ей все оставил! Квартиру, деньги — все! Ты ее не знаешь, Инга, это глупая, приземленная, меркантильная женщина, ей больше ничего от меня не надо, абсолютно ничего! Она… она даже искать меня не будет.
И совсем тихо:
— А ты… Ты силой своего желания совместила пространственные измерения, ради меня, — ты думаешь, я не в состоянии этого оценить?
Горячо! Вот, на этом и сосредоточимся, надо же, и ресницы уже не склеиваются, к черту сон! И… все остальное, о чем я то ли слышала, то ли грезила только что через дремотную дымку — тоже к черту, к черту, к черту!..
Я резко встала с кровати и посмотрела сверху вниз на Криса, нелепо задравшего голову, чтобы встретиться со мной глазами.
— Какие еще измерения?
Крис недоуменно и глупо захлопал ресницами, пожал плечами с самым идиотским видом.
— Ну как же… Та машина, ее изобрел профессор, который потом покончил с собой. Я сам сюда попал с ее помощью, там такой рубильник, клацаешь туда-сюда, и… Подожди, ты должна все это знать, тот парень в халате тебе рассказывал, я же слышал из-за двери!
— Как интересно! И где он сейчас?
— Тот парень? Откуда я знаю?
— Прибор!!!
Его лицо. Если он сейчас соврет, я замечу, я обязана заметить! И тогда я на все соглашусь, может быть, я действительно его поцелую — несчастная Спящая красавица! — только бы вытащить, выманить, вырвать правду. Может быть…
Лицо Криса оставалось таким же равнодушным и недоуменным.
— Не знаю. Я клацнул рубильником и пошел на лестничную площадку, там еще один тип не хотел меня выпускать. А прибор… он остался…
Крис хотел еще что-то сказать, но только шевельнул губами — и замечательно, дальше мне все равно неинтересно. Поднялся с кровати, направился к двери. Обернулся на пороге — жалкая, умоляющая улыбка.
— До завтра, Инга.
— До завтра.
Завтра я поднимусь ранним-ранним утром, пока еще будут спать и Крис, и его бабушка, и белый котенок. И спущусь по лесенке так осторожно, что не отзовется ни одна ступенька. Найду в прихожей свое пальто и постараюсь не налететь в полумраке на ведра с водой, пробираясь к рассохшейся дощатой двери. А перед этим ровно, аккуратно застелю постель клетчатым покрывалом, и кто там будет проверять, сухая или влажная под ним подушка…
