Вячеслав Морочко - Рассказы

— Пусть сидит, — примирительно сказал Рам. — Так даже лучше: это его рабочее место. Мэй должен знать, что у нас все готово. Еще хорошо бы, чтобы вся эта кухня издавала какой-нибудь шум…

Том протянул руку к пульту, и салон корабля наполнился ровным гулом.

Бики не пользуются атмосферным воздухом. У них нет легких, как у человека. Но Том испытывал ощущение, похожее на удушье. Тело налилось тяжестью, и что-то внутри с нарастающей силой сжимало грудь. Том уже знал, что капсула энергопитания совсем отключилась. Жизнь организма поддерживалась только энергией внутренних резервов. Ее могло хватить еще на час состояния тлеющего полузабытья. Он прикрыл глаза, потому что больше всего боялся, что первым откажет зрение. Весь превратившись в слух. Том старался определить, что происходит в салоне.

Сквозь гул инкубатора послышались крики и топот ног. Бик догадался, что Мэй, Колл и Вадим уже в зале. Он открыл глаза и увидел их среди беснующейся толпы вооруженных пиратов. «Зачем им столько оружия? — подумал Том. — Кого они боятся? Неужели три слабых человека, со связанными за спиной руками, внушают им такой ужас?» Том машинально пересчитал пиратов, занес цифру в журнал и даже расписался. То была его последняя дань графомании: процесс письма всегда доставлял Тому наслаждение. Привычные движения сочетались со спокойным, в течение долгих лет отработанным ритмом, требующим своей, особой музыки.

Рам ходил взад и вперед и чадил трубкой. Он должен был показать пленникам, что в эту минуту решается их судьба.

Я рад снова вас видеть, доктор! — наконец объявил пират, изображая улыбку (в глубине души он считал себя великим артистом). — Как видите, мы не теряли времени даром. Ваш выкормыш оказался выше всяких похвал: чувствуется солидная школа. Но я не знаю, дорогой Мэй, как нам теперь быть? Вы уверяли, что биокибер — живой разум, который сам может определить, что ему надо делать, и отличить хорошее от плохого. Как видите, в моих руках он стал послушным исполнителем воли человека.

— Ради бога, — взмолился Мэй, — только не называйте себя человеком.

Рам все еще улыбался, если можно назвать улыбкой то, что остается после оплеухи. Он даже не моргнул глазом, когда за спиной его что-то звонко ударилось о палубу. Пират не нашел ничего лучшего, как пустить струю дыма в лицо противника.

— Ну разумеется, — начал он, растягивая слова, — для вас я — чудовище…

— Вы — мразь! — уточнил Мэй. И нам не о чем разговаривать!

Рам не слышал, как ударялись о палубу металлические предметы. Потеряв власть над собой, он, как затычку, выдернул изо рта трубку и, почти не размахиваясь, нанес доктору сильный удар в челюсть. Мэй привалился к стене. Из разбитой губы сочилась кровь.

— Ну как, доктор, нам все еще не о чем разговаривать? — ухмыльнулся Рам, потирая ушибленный кулак. — Хотите что-нибудь сказать?

— Можно мне, — спросил Вадим, придвигаясь к пирату.

— Валяйте, — разрешил пират, — только короче. Вы и так отняли у нас много времени.

— Я буду краток, — пообещал Вадим. С этими словами он резко пригнулся и что есть силы ударил пирата головой в живот. Рам издал хрюкающий звук и, взмахнув руками, опрокинулся на спину. Он упал на какой-то твердый предмет и, тяжело дыша, с глазами, вылезающими из орбит, стал шарить вокруг. Пальцы его коснулись холодной поверхности лучемета. У него не было времени думать, почему оружие оказалось на палубе. Рам потянул лучемет к себе, но не смог сдвинуть с места. Он оглянулся и вздрогнул: тяжелая ступня придавила оружие к полу.

— Это ты, Бэр? — прохрипел капитан.

— Я, шеф, — ответил парень и сильным ударом носка послал лучемет в дальний угол, где уже многоногим чудовищем ершилась куча брошенного командой оружия.

— Назад! — крикнул Рам, с изумлением глядя, как его «мальчики» развязывают пленников. — Назад… — повторил он срывающимся голосом. Но никто даже не обернулся.

Рам посмотрел вверх и вскочил на ноги; оттуда, из торчащего над пультом желтого конуса, прямо в лоб ему смотрел холодный фиолетовый глаз.

— Нет, нет! — закричал пират и бросился к лучеметам. Но на его пути оказалась чья-то нога, и Рам, споткнувшись, упал на колени. Поднимался он медленно и даже не уловил момента, когда произошла перемена, — только почувствовал вдруг, какой чудовищной пропастью легли за плечами четыре не прожитых им столетия. Появилось тяжелое ощущение, которое испытывает живое существо, только что переставшее быть личинкой, но еще не осознавшее себя в новом качестве.

Для Тома свет погас. Только страшная мысль продолжала жить: «Что я наделал? Ведь это же люди! Еще никто не решался делать это с людьми. Я убил их!» Том почувствовал, что заваливается на бок и вот-вот упадет с высокого кресла.

— Вадим, энергокапсулу, быстро, — крикнул Мэй. — Держись, Том, дружище!

Усилием воли бик включил угасшее зрение. Он увидел, как удаляется в сторону потолок и надвигается палуба. Из тумана выплывало лицо. Человеческие руки подхватили Тома и бережно понесли в ту часть зала, где слышался голос доктора Мэя:

— Том, поздравляю! Конфирмация — высший класс!

Том был в полном сознании, но чувствовал, он угасает. Стихали голоса людей. Его несли к ним сильные добрые руки Рама. Том беззвучно смеялся: «Живы, голубчики! Все до единого живы! Значит, успел я! Не промахнулся…» Он, зажмурился: словно острые иглы вонзились в зрачки, то в руках у доктора Мэя блеснула грань капсулы.

ТАМ, ГДЕ ВЕЧНО ДРЕМЛЕТ ТАЙНА

На космодроме Гюльсара борттехник Чингиз узнал, что в одной каюте с ним полетит пассажир. Тот появился на борту грузового лайнера «Байкал» в последние минуты перед стартом. На лайнере пассажира с первого же дня за глаза прозвали Стариком. Он и в самом деле выглядел намного старше всех. Но главной примечательной чертой этого высокого, плотного человека был ужасный шрам, пересекавший наискосок все лицо и выбритую до синевы голову. При появлении Старика в кают-компании все разговоры как-то сами собой увядали. Возможно, причиной этому был его шрам, на который нельзя было смотреть без содрогания. Однако бритоголовый и не стремился к общению. Он мог часами один неподвижно сидеть у овального иллюминатора, глядя на звездную пустыню. Время от времени борттехник ловил на себе его пристальный взгляд, и тогда Чингизу начинало казаться, что незнакомца гложет какая-то изнурительная болезнь. Однако лицо Старика, которому шрам придавал каменную неподвижность, всегда оставалось непроницаемым. Вот эта непроницаемость главным образом и уязвляла Чингиза. Иногда бритоголовый совершал неторопливые прогулки по коридорам лайнера. Заложив руки за спину, он прохаживался с таким видом, словно что-то напряженно обдумывал. Его молчаливая сосредоточенность настораживала Чингиза. «От этой подозрительной личности можно ожидать всего, что угодно, — думал борттехник. — Кто даст гарантию, что он не замышляет какую-то пакость?» Это был второй рейс Чингиза по маршруту Земля — Гюльсара — Земля на грузовом лайнере «Байкал», обслуживающем центральные районы обжитой зоны Галактики. Это был вообще его второй самостоятельный рейс в должности борттехника после окончания астрошколы. Чингиз был одним из лучших выпускников, и назначения на внутризонную трассу долго ждать ему не пришлось. Может быть, в жизни ему просто везло. Только он был уверен, что с ним это так и должно быть всегда, и что если бывают люди невезучие, то причина невезения обязательно заключена в них самих — это как болезнь, от которой либо вылечиваются, либо умирают. Больше всего на свете он ценил ясность: ясную конструкцию, ясную теорию, ясную музыку, ясных людей, ясную жизнь — все должно было быть ясным. Если где-то, в чем-то не хватало ясности, отсутствовали связующие звенья, он тут же воссоздавал их для себя сам, при этом не слишком заботясь об истине, потому что главное все-таки — ясность. Это перешло к нему от матери, которую он всегда безгранично любил и которая до сих пор оставалась для него главным авторитетом.