Джон Рэнкин - Операция "Яманак"

Шеврон вонзил щит в песок, отметив последнюю разумную стоянку, достигнутую экспедицией.

В течение первых десяти минут облегчение от ощущения свободы передвижения в любом направлении перевесило все остальное. В этом был определенный стимул, своего рода безумный вид оптимизма. Но затем жара начала оказывать свое действие.

У Шеврона от щита остался страховочный ремень. Он пристегнул его к поясу Анны Рилей и к своему собственному. Затем он начал с трудом продвигаться вперед, таща ее на буксире за собой. Он отрешился от всех мыслей и приготовился с терпением монотонно считать шаги и переставлять ноги — единственной деятельности, оставленной ему в сжавшемся до крошечных размеров мирке.

Загипнотизированный монотонностью движения, Шеврон прошел несколько метров по изменившейся вдруг местности, прежде чем осознал, что это было. Вместо холмистого песка под ногами у них находилась ровная твердая поверхность, похожая на отмель, покрытую мелкими гладкими осколками камней. Они были очень твердые, кое-где между ними проглядывала горная порода.

Анна Рилей, не в состоянии громко кричать, дождалась, пока он повернется, и хрипло выдавила:

— Закайо. Подождем Закайо. Он что-то нашел.

Африканец находился примерно в десяти метрах, встав на колени и глядя на землю. Они молча ждали, когда он, распрямившись, присоединится к ним.

— Гаммада,[7] босс. Тянется на многие километры.

— Что из того?

— Она обычно используется как дорога для колесного транспорта. Здесь есть отпечатки следов. Они вряд ли сохранились бы надолго. Ветер замел бы их начисто. Кто-то проезжал здесь сегодня.

— Мы не в состоянии догнать грузовой автомобиль.

— Все так. Но они должны останавливаться, чтобы разбить лагерь. Когда наступает день и светит солнце, они ждут луну. Или, возможно, стоят лагерем всю ночь, а путешествуют днем. Это вполне годится для автотранспорта.

— Ты думаешь, нам лучше идти по следу?

— А что мы теряем?

Гаммада шла под прямым углом к направлению, в котором они двигались. Но здесь у них была цель. К тому же, на ней было значительно прохладнее. Словно расплавленная монета, на горизонте висело солнце.

Шеврон вернулся к тому месту, где на фоне более темной поверхности гаммады Закайо обнаружил бледно-золотистую черту. В ее существовании был залог того, что они были не единственными людьми, оставшимися на лице Земли. Этот путь был нисколько не хуже любого другого. Не сказав ни слова, он пошел вдоль нее, постепенно ускоряя шаг и, с помощью привязи, понуждая Анну Рилей к героическому переставлению ногами.

Линия, уходящая вперед, за горизонт, завораживала Шеврона. Она слабо поблескивала, в то время как день начал клониться к закату, и в какой-то момент стало казаться, что линия раскалывает его голову на две равные части. В конце концов ему пришлось окончательно остановиться, так как неимоверно безжизненный груз, привязанный к его ремню, начал тащить его назад.

Анна Рилей находилась от него довольно далеко. Она стояла, упершись ногами в землю, выгнув спину и изо всех сил сопротивляясь тянущей вперед силе. Голова ее тяжело упала на грудь, а как только он ослабил натяжение ремня, она опустилась на колени.

Шеврон едва расслышал ее, когда она прошептала:

— Я не пойду дальше. Я остаюсь здесь. Я остаюсь здесь.

Скорее всего, это было сказано самой себе, чем кому-то другому, заинтересованному в продолжении пути, поэтому она с удивлением подняла голову, когда услышала сухой ответ.

Лицо Шеврона потемнело от гнева, его голос прохрипел с угрозой:

— Встань!

— Нет.

Чтобы показать это еще яснее, она упала плашмя прямо на землю. Видимо, наличие ремня в руке пробудило в Шевроне дремавшего до сих пор арабского работорговца. Он ударил им по ее плечам. Выросший за его спиной Закайо попытался остановить эту расправу.

— Спокойно, босс.

— Держись подальше.

Шеврон попытался снова:

— Встань!

На третьем ударе она поняла, что мирно это не кончится. Ненависть, какую она не надеялась когда-либо испытать, подняла ее на ноги.

— Ты ублюдок. Ты садистский ублюдок! — и попыталась ударить его.

Ее сжатый кулак пролетел в сантиметре от лица Шеврона. По инерции она пролетела вперед и непременно бы упала снова, если бы Шеврон не придвинулся вплотную и не поддержал ее. Это была лебединая песня. Ноги Анны Рилей подкосились.

Шеврон поднял ее, почувствовав, как огонь пробежал вдоль его длинного шрама, будто кто-то с силой растягивал ткань вокруг еще не зажившего рубца, сжал зубы и перекинул ее через плечо головой назад. Пошатываясь, он стал медленно поворачиваться. Отыскав линию, он двинулся вдоль нее.

Закайо, запихнув нож обратно в рукав, растворился в сгущавшихся сумерках.

Время остановилось. Боль превратилась в ничто. Остались лишь неясная линия, поблескивающая в свете звезд, и желание выдержать все это. Он превратился в обычного рядового человека, терпеливо несущего свою ношу, с могилой, ждущей впереди, чтобы сбросить ее туда и последовать за ней. Но где она была? Где была та яма в земле, где он мог лечь и в конце концов успокоиться?

Глаза стали подводить его. Впереди по курсу возникла абрикосовая точка. Словно маленький цветок с раскрывшимися лепестками, она вдруг исчезла, скрытая огромной черной тенью, поднявшейся через плоскую равнину. Дьяволы, хранившие огонь?

Потом его ноша куда-то исчезла, но вместо облегчения он вдруг ощутил чувство утраты.

Влажная ткань касалась его лица. Вода сбегала с нее прямо в рот. В спину упирался жесткий металлический предмет. Его глаза приоткрылись. Огонь был на самом деле. Рядом стояли четыре человека, трое мужчин и одна женщина. На боку фляжки, которую держали прямо около его рта, была отчетливая надпись, черным на белом: Северный Регион Археологических изысканий.

Какая бы угроза ни таилась в этом, у него была надежда выяснить это в будущем.

Подобно Вагенеру, он заснул.

8

Дневной свет разбудил Шеврона. Он открыл глаза, досчитал до трех и лишь тогда поверил, что он снова лежит под навесом, только гладкая выпуклость над его головой была почему-то серебристо-серой.

Первое, что приходило на ум, — солнце выбелило все краски на ткани. Присмотревшись, он был вынужден признать, что глядит прямо в брюхо пустынного транспортера. Свежий утренний бриз, ворвавшийся за массивное колесо, принес с собой запах стряпни. Доносившиеся звуки подтверждали это. Кто-то уже встал и поджаривал на открытом огне колбасу.

Шеврон перевернулся на живот и выполз из своего убежища. По ту сторону огня за ним осторожно наблюдал маленький лысый человечек в выгоревших оливково-коричневых штанах-шортах и с потной косынкой на шее. Вопреки здравому смыслу, настало утро, подобное любому другому, и повар подтвердил это: