Жюль Верн - Том 12. Матиас Шандор. ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ

- Да.

- Говори, говори, чудак. Что ты еще придумал?

- Ну да... Я уверен, что если ты останешься один, ты живо выпутаешься из беды. Я тебя связываю, а без меня тебе ничего не стоит...

- Скажи-ка, Матифу, - серьезно отвечал Пескад, - ты ведь толстый, правда?

- Толстый.

- И большой?

- Большой.

- Так вот, никак не пойму, как это в тебе, хоть ты и толстый и большой, могла уместиться такая непомерная глупость, какую ты сейчас отмочил.

- Да почему же, Пескад?

- Да потому, друг мой, что она больше и толще тебя самого. Не хватало еще, чтобы я тебя бросил, дурья ты голова! Да если меня с тобой не будет, чем же ты, спрашивается, станешь жонглировать?

- Чем стану жонглировать?..

- Кто с опасностью для жизни станет прыгать через твою башку?

- Да я не говорю...

- Или перелетать с одной твоей руки на другую?

- Н-да, - промычал Матифу, не зная, что ответить на такие вопросы, поставленные ребром.

- Кто будет с тобой перед неистовствующей публикой... если паче чаяния публика соберется…

- Публика! - повторил Матифу.

- Итак, замолчи, - продолжал Пескад, - и давай-ка лучше смекнем, как бы нам заработать на ужин«

- Мне что-то не хочется есть.

- Тебе всегда хочется есть, Матифу, значит хочется и сейчас, - возразил Пескад и тут же обеими руками раздвинул огромные челюсти своего товарища, который прекрасно обходился без зубов мудрости. - Это видно по твоим клыкам, они у тебя, как у доброго бульдога. Да, что там ни говори, есть тебе хочется, и заработай мы хотя бы только полфлорина, хоть четверть флорина - ты поешь!

- Ну, а ты, малыш?

- С меня хватит и зернышка проса! Мне незачем набираться силы, а ты, сынок, - другое дело! Послушай, как я рассуждаю. Чем больше ты ешь, тем больше жиреешь! Чем больше ты жиреешь, тем становишься чудней на вид.

- Чуднее... это верно.

- А я - наоборот. Чем меньше ем, тем больше худею, а чем больше худею - тем тоже становлюсь чуднее на вид. Так ведь?

- Так, - простодушно согласился Матифу. - Значит, Пескад, в моих же интересах как можно больше есть?

- Совершенно верно, толстый пес! А в моих интересах - есть поменьше.

- Значит, если еды окажется только на одного...

- Значит, она вся твоя.

- А если ее будет на двоих?

- Опять-таки она твоя. Какого черта, Матифу, ведь ты же стоишь двоих!

- Четверых... шестерых... десятерых... - вскричал силач, с которым и вправду не справились бы и десятеро.

Оставляя в стороне склонность к преувеличениям, свойственную всем атлетам как в древности, так и в наши дни, все же нельзя не признать, что Матифу одолевал всех борцов, которым приходило в голову помериться с ним силою.

О нем рассказывали две истории, свидетельствующие об его поистине сказочной силе.

Как-то вечером в нимском цирке покосился один из столбов, поддерживавших деревянное перекрытие. Раздался треск, зрители пришли в ужас, решив, что крыша вот-вот обрушится и всех задавит, а не то они сами передавят друг друга в узком проходе. Но, к счастью, в цирке оказался Матифу. Он бросился к покосившемуся столбу и подпер его своими богатырскими плечами; так он и простоял до тех пор, пока не опустел весь зал. Потом он ринулся вон из помещения, и крыша тотчас же рухнула.

Тут сказалась мощь его плечей. А вот о силе его рук.

Однажды в долине Камарги из загона вырвался разъяренный бык; он бросался на людей, ранил несколько человек и натворил бы великих бед, если бы не каш силач. Он двинулся навстречу быку, а когда тот стал к нему приближаться, занял оборонительную позицию. Вот бык, опустив голову, ринулся на великана, но тот схватил его за рога, мощным рывком повалил на спину, вверх ногами, и держал его в таком положении до тех пор, пока животное не связали и не обезвредили.

Можно бы вспомнить еще немало случаев, когда проявилась сверхчеловеческая сила Матифу, но и этих двух достаточно, чтобы представить себе не только его мощь, но и его отвагу и самоотверженность: ведь он не колеблясь ставил на карту свою жизнь, когда требовалось помочь ближним. Итак, это было существо столь же доброе, сколь и сильное. Но как-никак, чтобы не ослабнуть, ему надо было есть, - как утверждал Пескад. И Пескад заставлял его есть; он обделял самого себя, когда еды было только на одного и даже когда ее было на двоих. Однако в этот вечер на горизонте не виднелось ужина - даже на одного.

- Туманно, - шутил Пескад.

И чтобы рассеять туман, неунывающий Пескад снова принялся зазывать публику и паясничать. Он бегал по подмосткам, кувыркался, выкидывал всевозможные трюки, расхаживал на руках, хотя от голода и на ногах-то держался с трудом; но он уже не раз замечал, что когда ходишь вверх ногами, не так хочется есть. Он без устали выкладывал на полупровансальском-полуславянском наречии балаганные шуточки, которые будут в ходу до тех пор, пока не переведутся клоуны, пока будут находиться охотники их слушать.

- Милости просим, почтеннейшая публика, милости просим! - надрывался Пескад. - Вход бесплатный, а за выход - всего лишь жалкий крейцер!

Но чтобы выйти, надо было сначала войти, а из пяти-шести человек, собравшихся перед размалеванным холстом, ни один не решался перешагнуть порог балагана.

Тут Пескад стал палочкой, дрожавшей в его руке, показывать на диких зверей, красовавшихся на холщовой панораме. Он не может, конечно, предложить вниманию зрителей настоящий зверинец. Но где-то в дебрях Африки или Индии все эти страшные хищники в самом деле живут, и случись его другу повстречать их на своем пути, он бы живо с ними расправился.

За этим следовал обычный каскад зазываний, который то и дело прерывал силач, ударяя по турецкому барабану с такой силой, что получалось нечто вроде пушечных выстрелов.

- Вот гиена, господа. Взгляните на гиену, уроженицу мыса Доброй Надежды; это зверь ловкий и кровожадный. Вот она перепрыгивает через ограду кладбища в поисках добычи.

Тут Пескад перебегал на другую сторону и указывал на желтую воду и берег, поросший диковинной синей травой:

- Смотрите! Смотрите! Вот любопытный носорог пятнадцати месяцев от роду. Он воспитывался на Суматре, а когда его перевозили, чуть не потопил корабль, потому что продырявил борт своим ужасным рогом!

На переднем плане была нарисована куча зеленоватых костей, - это были останки львиных жертв.

- Смотрите, господа! Смотрите! Свирепый атласский лев! Водится в недрах Сахары во время самой горячей атропической жары и прячется в пещерах. Когда ему удается найти несколько капель воды, он бросается в них и выходит оттуда весь обкапанный. Очень любит сахар, поэтому и пустыня, где он водится, называется Сахара.

Но все приманки, казалось, были тщетны. Пескад лез из кожи вон зря. Зря Матифу колотил по барабану с таким остервенением, что инструмент чуть не разлетался в щепки. Какое отчаяние!