Иван Беляев - Галобионты

Тот попытался скинуть руку профессора.

– Миша! – громче сказал Степанов, заставляя ассистента снова сесть за стол. – Что с тобой происходит в последнее время?

– Вы меня об этом спрашиваете! – казалось, Тихомиров вот-вот заплачет. – А меня интересует, что творится с вами. Я стал лишним здесь! Вокруг меня что-то затевается, а меня никто не собирается ставить об этом в известность. Когда вы отсылали вашего нового любимца на север, вы сделали все возможное, чтобы я не присутствовал во время инструктажа.

– Михаил Анатольевич! Вы сами не понимаете, что говорите. Инструктаж проводил не я, а полковник.

– И вы сейчас скажете, что не давали Гераклу собственных указаний?

– Откуда вам это известно? Вы что, подслушивали?

Степанов был не на шутку встревожен.

– Совершенно не обязательно было подслушивать, чтобы понять ваши намерения. Я, Антон Николаевич, не слепой. Конечно, за все это время вы успели привыкнуть ко мне настолько, что воспринимаете меня, как предмет обстановки или домашнее животное. На протяжении стольких лет я безропотно выполняю все ваши приказы, ратую за ваши изыскания не меньше вас. А теперь появляется некий Геракл, который становится для вас важнее верного помощника…

Ответом на эту тираду был долгий блеющий смех.

– А вы, оказывается, ревнивец! – со смехом произнес Степанов. – Кто бы мог подумать!

– Перестаньте издеваться надо мной! Я не позволю этого!

– Да что вы, Михаил Анатольевич, это не я над вами издеваюсь, а вы надо мной. Вот что делает с людьми многолетнее затворничество! – Степанов продолжал сотрясаться от смеха. – Дорогой мой, вам необходимо показаться психотерапевту. А может быть, это играют гормоны? Так вот почему вы так упорно стремитесь наверх! Вам нужна женщина и как можно скорее. Сегодня же свяжусь с полковником и расскажу ему о вашем самочувствии. Он как мужчина в полном рассвете лет обязательно поймет ваши страдания и постарается их облегчить!

Степанов все хохотал, не обращая внимание на то, что глаза Тихомиров наливаются кровью, а с побелевших губ стекает слюна тоненькой струйкой.

– Или вот еще что! – продолжал Степанов. – У меня возникла совершенно потрясающая идея. А что, если нам попросить полковника прислать сюда какую-нибудь разбитную девицу с богатым сексуальным опытом. Пусть она нас потешит…

Звук вдребезги разбившегося стакана привел Степанова в чувство. Веселье, отдающее истерией, разом стихло. Посмотрев на Тихомирова, профессор слабо вскрикнул от удивления и испуга. Никогда еще он не видел своего ассистента в такой ярости.

– Иногда мне хочется убить вас, Антон Николаевич, – прошелестел Тихомиров и шатаясь выскочил из столовой.

– Несчастный идиот, – простонал Степанов.

Ему самому было неясно, к кому он обратил эти слова, к ассистенту или к себе самому.

– Кажется, я свалял дурака, – пробормотал Антон Николаевич, вставая и направляясь следом за ассистентом.

Но на полпути, остановился и повернул в другую сторону. Сегодня он слишком много говорил с Тихомировым. Пожалуй, для одного дня этого будет более чем достаточно.

– Этот идиот вообразил, что я плету заговоры за его спиной. Мнительный дурак! – Степанов скрежетал зубами от злобы. – Он решил, что я сделал из Геракла свое главное доверенное лицо. А что? Неплохая идея. Очень даже неплохая.

Вдруг ему в голову пришла одна мысль, показавшаяся чертовски любопытной. Парадокс: он вырвался из-под власти Дзержинца, Тихомиров же, в свою очередь, вышел из-под власти Степанова. Преодолев моральное превосходство полковника, профессор утратил собственное моральное превосходство над своим ассистентом. И было похоже, что оба эти процесса необратимы.

Смутная тревога, возникшая у Дзержинца во время посещения Базы, не только не ослабела, но, напротив, усиливалась по мере его приближения к Москве. В дороге полковник обдумывал нюансы поведения Степанова и многое все больше казалось ему подозрительным. По приезде в Москву Дзержинец всерьез подумывал о том, чтобы провести психиатрическую экспертизу на предмет вменяемости Антона Николаевича. Страстные разглагольствования профессора о том, что он достигнет уровня божества, не оставляли сомнений, что Степанов разделяет судьбу всех гениев, его амбиции простираются все дальше, соответственно, возрастает сознание собственного величия и презрение к роду человеческому. Полковника немного позабавило, но и уязвило, что ученый приравнивает его, своего спасителя и безраздельного властителя своей судьбы к обывателям с ограниченным сознанием. Это не могло не навести на мысль, что со Степановым происходит нечто нехорошее, его сознание меняется не в лучшую сторону и неизвестно, к чему это может привести в дальнейшем. Покуда Дзержинец крепко держал Антона Николаевича в руках. У него имелось несколько стопроцентно надежных методов воздействия на ученого. Здесь было и устрашение, и подыгрывание его ученым чудачествам, и обеспечение Степанову возможности совершать исследования. Но все это годилось лишь для человека с нормальной психикой.

Кроме того, у полковника родилось стойкое ощущение, что Степанов чем-то сильно встревожен. Это было связано с пятой серией. Дзержинец решил, что нужно как следует растрясти Тихомирова – ассистента Степанова. Антон Николаевич наверняка был в курсе происходящего, возможно, именно поэтому не захотел, чтобы полковник встречался с Тихомировым.

И к чему был весь этот бред об аурах и телепатии? Не всерьез же он намеревался создать существ, обладающих паранормальными возможностями? Безусловно, Степанов – гениальный ученый, это Дзержинец понял с самого начала. Но последние его выкладки нельзя было воспринять иначе, чем бред сумасшедшего. Если бы не фанатичная убежденность ученого в своем успехе, не энтузиазм, горящий в его глазах, можно было бы подумать, что Степанов попросту лжет, чтобы отвлечь его, полковника, от мыслей по поводу пятой серии.

Еще Дзержинца беспокоило нежелание Антона Николаевича говорить о посланных. Это тоже представлялось более чем странным. У полковника кошки скребли на душе. Создавалось такое впечатление, что Степанов затеял, или пытается затеять какую-то собственную игру. В общем-то, для этого не было серьезных оснований, однако интуиции своей полковник доверял безоговорочно.

Вдруг он поймал себя на одной мысли, показавшейся ему и забавной, и неприятной одновременно. Вот он сам, на протяжении почти всей своей сознательной жизни, верит в шестое чувство. А ведь оно тоже относится к разряду сверхъестественных, никак не объясняемых современной наукой. Парадокс! Так может быть, Степанов не так уж и болен, возможно, он всерьез намеревается разрушить общепринятые рамки, и вдруг у него это получится?