Евгений Филенко - Блудные братья

4

— Мы богаты, — припевал и приплясывал Ахонга в раздевалке. — Мы несусветно богаты. Я могу послать все к лунной холере и ехать на архипелаг Криммельфорс. И все девушки будут любить старого Ахонгу. Потому что он богат… — Он вдруг замолчал, что-то прикидывая. — Я даже могу не ехать охранять Озму, — объявил он. — Что мне эти гроши?

— Не болтай, — буркнул Доминик, хлопотавший возле Кратова. — Пошли— ка лучше кого-нибудь за Лолитой.

— Нет, надо ехать, — сказал Ахонга. — Гроши мне, конечно, не нужны. Но и дурная репутация тоже ни к чему. И потом — лишний раз послушать Озму бесплатно… — Его внимание снова переключилось на Кратова. — Знаете, доктор, я такого лет десять не видел. Вы хотя бы помните, что творилось?

— Помню, — безотчетно отозвался тот. — А когда творилось? И что?

— Ну, в двенадцатом раунде! Например, когда вы зажали бедолагу Носорога в углу и раз десять, не меньше, съездили ему ногой по мордасам?

— Двенадцатый раунд? — ошеломленно переспросил Кратов. — Я думал, все кончилось в девятом. — Он осторожно повращал головой. — И я никого не бил ногой по мордасам.

Доминик, склонившись, заглянул ему в глаза.

— Плохо дело, — сказал он.

— Я что-то пропустил? — упавшим голосом осведомился Кратов.

— Похоже, что так, — произнес Ахонга озабоченно. — Есть подозрение, что вы, доктор, так и не вышли из того нокдауна.

— Я свалил его двумя ударами, — сказал Кратов. — И это все, что я помню.

— Значит, самое интересное происходило без вас, — заключил Ахонга. — И то, что Зверь-Казак впервые выглядел настоящим зверем, вы не оцените по достоинству.

— Можно просмотреть запись, — сказал Доминик.

— И мой блокнот с зарисовками, — добавил Ахонга, — Гляньте-ка на эту жуткую рожу в этой жуткой позе. Как вы думаете, кто это?

Кратов посмотрел на него жалобным взглядом. Напрягать воображение было свыше его сил.

— Это вы, — сказал Ахонга с непонятной интонацией. Он поднес видеобраслет к лицу: — Лолита, за дело! И прихвати-ка с собой нейроскан…

— Я совсем отупел, — пожаловался Кратов. — Каждый пропущенный удар выбивал из меня по два месяца высшего образования зараз.

— Ну, если вы сознаете этот факт, значит, еще не все потеряно, — проворчал Ахонга. — Тот же Большой Грифон, наверное, и не заметил, как обратился в то, что он сейчас есть… Так я поехал?

— Куда? — не понял Кратов.

— На концерт Озмы, — терпеливо разъяснил Ахонга. — В Концерт-холле выступает Озма, и я туда сейчас еду. — Он помолчал. — Я бы и вас с собой взял, да есть подозрение, что вы упадете в самый неподходящий момент. Мы лучше с вами завтра поедем. Для развлечения и… э-э… интеллектуальной реабилитации я оставляю вам свой красный блокнот. А синий беру с собой, на Озму. Вернусь через два часа. Вы понимаете, о чем я говорю? Я вернусь и отвезу вас в лучший ресторан. За это время Лолита приведет в порядок вашу физиономию — если сможет. А вы окончательно очухаетесь. — Ахонга снова сделал паузу. — Если сможете. Некоторые не смогли…

— Ложитесь на живот, — сказал Доминик грубовато. — Вы помните, как вас зовут?

Кратов кивнул. Он почувствовал легкое прикосновение ампулы к предплечью. Туман и пустота понемногу отступали. Зато наваливалась неодолимая дремота… «Ничего, — сказал Доминик. — Сейчас все пройдет». Его шершавые ладони разминали кратовскую спину. Затем без какого-либо перехода их бесцеремонность сменилась на нежное, но вряд ли более слабое касание женских ладоней. «Привет, Лола, — пробормотал Кратов. — Простите, я, кажется, без штанов…» — «Освежеванной туше ни к чему шкура, — ласково проворковала Лолита. — Господи, что они с вами сделали! Что вы сами делаете с собой! И зачем? Ради денег?» — «Нет, — ответил Кратов. — Ради познания…» — «Найдите себе женщину. Возьмите ее в жены. Пускай она родит вам десять детей. Таких же умных, как вы, и красивых, как она. И бросьте вы этот бизнес, потому что может статься, что к концу карьеры у вас нечем будет думать и нечем делать детей…» — «Я так и поступлю», — пообещал Кратов. Или подумал, что пообещал… «Вам даже не нужно долго искать, — продолжала Лолита. — Я так прямо сейчас готова…» — «Осторожнее, — встрял Доминик. — Этот парень с Земли». — «Угу, — сказал Кратов. — На Земле выбирают женщины. После таких слов мне следовало бы покорно вздохнуть и протянуть вам плетку…» — «И вы всегда принимали такой выбор?» — спросила Лолита недоверчиво. «Конечно, нет, — сказал Кратов. — За это на меня даже наложили заклятье… почти двадцать лет назад». — «За такой срок все давно выветрилось, — засмеялась Лолита. — И потом, вам вовсе не обязательно возвращаться на эту вашу дурацкую Землю! Оставайтесь в Тритое и выбирайте кого хотите. Например, меня». Этот странный разговор, в котором добрую половину реплик, причем наверняка самых остроумных, Кратов явно не произносил вслух, тянулся и никак не мог прийти к завершению. Всех выручил нейроскан, на время лишивший Кратова возможности отвечать…

5

… Однако рядом уже была не Лолита, а другая женщина. В блестящей черной накидке с опущенным на лицо черным капюшоном, из-под которого выбивался случайный локон удивительных сиреневых волос. «Идменк?!» Вместо ответа она протянула хрупкую, прохладную руку и коснулась его разбитого лица. И сразу отступила всякая боль. И, кажется, вернулось то, о чем он забыл и о чем, наверное, не хотел бы и вспоминать. Голова Африканского Носорога, что с каждым ударом запрокидывалась все сильнее и, наверное, могла бы оторваться вовсе и улететь в первые ряды, не упади он на колени — что позволило рефери прыгнуть между бойцами и прервать эту ужасную, убийственную серию ударов… Толчки бессмысленной, звериной ярости в натянутых жилах — сплошной, ничем не разбавленный адреналин вместо крови… Кляксы света под сомкнутыми веками и ни слабой тени боли после каждого соприкосновения с невесомым, неощутимым кулаком противника… И снова грязно-серое, пляшущее на расстоянии удара лицо Носорога со странно скошенными к переносице глазами… Носорог рушится спиной на канаты и, словно камень из катапульты, летит навстречу — рука просто выброшена перед собой, он натыкается на нее подбородком… глаза по-прежнему сведены в кучку… и здесь все заканчивается, и уж тогда-то вся боль мира лавиной обваливается на его расшибленное тело… «Я так не хочу, — пробормотал он плохо повинующимися губами. — Так нельзя. Это мерзко… я сам себе омерзителен». Женщина в накидке улыбнулась — он по-прежнему не видел ее лица, но по каким-то неясным, мельчайшим признакам… отблеск призрачного света на жемчужных зубах… игра теней на высоких скулах… сразу угадал, что она улыбнулась, — и снова ничего не сказала (за ней смутно угадывались еще две фигуры, если верить очертаниям — тоже женские, но они не принимали в происходящем никакого участия, всего лишь стояли так же молча и недвижимо, словно ждали своего часа). Ее рука все еще лежала на его лбу, и он хотел бы, чтобы это длилось вечно, но по щемящей тоске под сердцем, по слезам на щеках, по тому, как ослабевало это целительное, желанное касание, уже понял, что никакое счастье в этом мире, под этими звездами, не длится вечно… И вот она отступила за границу света и растворилась в сумерках, как и не была. «Нет, не уходи, все что угодно, только не это, господи, я не хочу тебя терять!..» Он попытался подняться, чтобы догнать уходящую, вернуть, хотя бы присоединиться к ней — тело не повиновалось. Две другие женщины наконец приблизились к нему, будто желая утешить, умалить значение утраты своей любовью. И хотя он продолжал бороться с собственным бессилием, не собираясь покоряться, вселенская боль, что еще недавно представлялась невыносимой, уже отступала…