С. Ярославцев - Дьявол среди людей. Подробности жизни Никиты Воронцова (сборник)

– И помог он вам?

– Не помог – сам все сделал. Когда я два дня спустя после работы к нему поехала, как мы условились, рецензия была готова – напечатана в двух экземплярах, все честь по чести. Я его благодарить, а он головой покачал и сказал: «Не надо, Валя, это я в своих интересах, чтобы нам с вами сегодня не работать, а шампанское пить…» И глаза у него были в тот момент необыкновенные – грустные и какие-то сияющие, я таких ни у кого еще не видела. Наверное, в тот момент я в него и влюбилась. Что ж, я – человек решительный. Прямо при нем сняла трубку и позвонила домой, что буду ночевать у подруги.

– Любовь с первого взгляда, так сказать…

– Это что, ирония?»

(Варахасий прервал чтение.

– Я уже доложил тебе, – сказал он, – что эта девица оказалась очаровательной особой. И говорила она со мной охотно, словно только и ждала случая выговориться. А когда я сострил насчет любви с первого взгляда, лицо ее исказило бешенство. То есть это я говорю – исказило, на самом деле оно осталось прекрасным, это лицо, только другим, что ли…)

– «Это что – ирония?

– Какая уж тут ирония, Валентина Мирленовна, избави бог…

– Вы его не знали… Да и никто его не знал, даже самые близкие приятели. Одна только я знала, потому, наверное, что он был первым в моей жизни мужчиной. Я его любила без памяти. Хотя с самого того вечера знала, чувствовала, что не надолго мне это счастье…

– Он вам сказал, что скоро умрет?

– Ерунда! Не мог он мне этого сказать. Он был здоров, он был совершенно здоров и невыразимо нежен… Мать никогда не была со мной так нежна, как он. Только однажды…

– Что?

– Незадолго до… Ну, недели за две до смерти он вдруг сказал мне ни с того ни с сего, ночью, я уже задремала… Громко и отчетливо сказал: «Скоро нам расставаться», а я спросила сквозь дремоту: «Почему?» И он ответил: «Потому что тебе дальше, а мне обратно, Нэко-тян…»

– Простите… как он вас назвал?

– Нэко-тян. Он меня так называл иногда. Когда-то он был в Маньчжурии и влюбился там в одну японочку, и она научила его так ее называть. Ласкательное прозвище. Нэко-тян. Мне очень нравилось, когда он так меня называл…»

………………………………………………………………………………………

– Теперь у нас пойдет мужчина, – сказал Варахасий. – Константин Пантелеевич Шерстобитов, бывший однополчанин Воронцова. Рассказал он много любопытного, и много чего я из его рассказов выписал, но всего читать не стану, а зачитаю только небольшой отрывочек. Слушай.

– «…Вот там-то, за Друтью, меня и накрыло. Друть мы с ходу перескочили, а как на обрыв выперлись – трах-бах, и ничего не помню. Очнулся уже в санбате. Полноги как не бывало, мозжит – сил нет, лью слезы, а что поделаешь? Ладно. И вот за час, как меня в тыл отправлять, является Никитка. Живой-здоровый, весь в пыли, рот до ушей, левая рука на перевязи, тоже его зацепило, но легонько, остался в строю. Как уж он ко мне прорвался – не знаю, не скажу. Ну, торопливо перекинулись о том о сем, оказывается, комбата у нас опять убило, поцеловались на прощание, а затем сует он мне в руку сложенную бумажку и говорит мне: ты, говорит, как я тебе написал здесь, так и сделай, да не забудь, говорит, а то после Победы сам тебя найду и, несмотря что ты теперь инвалид, рыло на сторону сворочу по старой дружбе. И убежал. Ну, развернул я бумажку, читаю. Сейчас уже не помню в точности, как там было написано, лет-то много прошло, но смысл был вот какой. Чтобы осенью в сорок седьмом году, когда буду жениться на Любаше из Медведкова, чтобы непременно позвал на свадьбу. Во как.

– И что вы тогда подумали, Константин Пантелеевич?

– Что подумал… Я тогда ни о какой Любаше ни из какого Медведкова слыхом не слыхал. Первое, что я тогда подумал, – что Никита таким способом просто подбодрить меня хочет: ничего, дескать, жизнь продолжается, ты и без ноги мужик хоть куда, не тушуйся, после войны встретимся… Но потом вспомнил всякие с ним случаи, ну, что я вам уже рассказал, и знаете, товарищ следователь, скрывать не стану, повеселел. А потом, пока по госпиталям валялся, все это, признаться, как-то подзабылось. И записку ту я где-то затерял, и помучиться порядком пришлось, мне ведь еще две операции делали… Словом, вспомнил я об этом только через четыре года, летом сорок седьмого.

– Расскажите, пожалуйста.

– Расскажу. Это интересно получилось. Я уже работал на Мытищинском. Раз задержался я в мастерских допоздна, халтурку одну работал, а дело в конце августа было, вечера уже темные, да еще дожди все время шли. Ну, ковыляю я себе домой, а темнотища, а грязища, а вся улица – ухаб на ухабе! И тротуар деревянный, с до войны нечиненый. И загремел я в какую-то ямину. И культей своей прямо тычком в землю. Света Божьего не взвидел. Сижу, подняться не могу, только постанываю. И вдруг нежный такой надо мной голосок: «Вы что, гражданин, расшиблись?» Смотрю – рядом у калитки платьице белеется. «Расшибся, – говорю, – девушка, да и как не расшибиться, когда вы у своего дома волчьих ям нарыли, а у меня всего одна нога!» Короче, помогла она мне подняться, завела в свою комнатушку, усадила на кушетку, захлопотала. И между прочим говорит: улица, говорит, здесь и верно нехорошая, только, говорит, это дом не мой, я здесь только комнату снимаю, а живу, говорит, я в Медведкове. А звать, спрашиваю, как? Люба меня зовут. Во! У меня в голове словно молния ахнула – разом все припомнил.

– И женились?

– Конечно, женился. Куда деваться? Да и то сказать: тридцать лет живем душа в душу, двух сыновей вырастили…

– Воронцова на свадьбу позвали?

– Еще бы! Разыскал через адресный стол, он где-то на Большой Андроньевской тогда жил, я потом у него был раза два… Сидел, сидел он у меня на свадьбе… Тут только вот какая штука получилась. Накануне как нам в загс идти, я рассказал сдуру Любаше все эту историю…

– Почему же – сдуру?

– Получилось, что сдуру. На свадьбе Люба все к нему присматривалась и вроде как бы поеживалась, что ли… Он, правда, ничего, наверное, такого не заметил. Веселый был, расцеловал нас, выпивал хорошо, закусывал, «горько» кричал… Только спустя какое-то время зашел у нас с Любой о нем разговор, и она мне говорит: если, говорит, ты меня любишь, держись от него подальше. Я страшно удивился. Почему? – говорю. У него, говорит, глаз нехороший, зловещий. Я ее на смех поднял, застыдил, рассердился даже, однако она – ни в какую. Твердит одно: если, дескать, меня любишь… Ну, что с ней поделаешь? Тайком от нее встретился я с Никиткой несколько раз, да так и разошлись наши дорожки…»

………………………………………………………………………………………

Алексей Т. снова взял дневник и отыскал запись: «Костя Шерстобитов (ранен на Друти, июнь 44; женился на Любаше из Медведкова, осень 47)».