Ночь молодого месяца - Андрей Всеволодович Дмитрук
— …Он считал, что победа над индивидуальной смертью — фальшь, самообман, да. Живое вечно живо и без ваших обновлений. Вы нарушили резонанс, искусственно зафиксировав себя на месте. Саянов говорил, что нестареющий организм подобен голограмме. Развитие на Земле окончено, скоро перестанут рождаться дети и новые мысли… Ваши приборы перестанут отмечать созидание, да…
Виола улыбнулась, ощутив, как что-то щемящее подкатывает к горлу. Дух диспутов, провалившихся в головокружительную пропасть веков. Пыл юных собеседников за столиками. Ей было тогда уже под пятьдесят, но она горячилась не меньше, чем эти парни и девушки, радостно спешившие зачеркнуть неторопливый, выстраданный опыт отцов. О эти хлесткие фразы, лихие афоризмы, ракетами взлетавшие над сумятицей московского кафе-клуба! А дети рождаются до сих пор, дети бессмертного человечества, ничуть не менее горластые и непримиримые, чем те, за столиками с сухим вином и кофейным мороженым…
— Поверьте, мы мало похожи на голограммы, — почти нежно сказала она.
Старик присел на каменную лавку у растрескавшейся стены с древними стихами. Отдышался и спросил тихо, почти торжественно:
— Кстати, вы не знаете, отчего Саянов покинул Землю?
— Не знаю, — честно призналась Виола.
— Как же так? У вас ведь есть Восстановитель Событий!
…Забавный старик. Кто такой Саянов для Земли, для Кругов Обитания? Мы просто не интересовались. У нас сотни звездных колоний, и у каждой — свой основатель. Разведчик, ученый, беглец, художник, мечтатель, раб навязчивой идеи.
— Я всегда слишком занята и мало бываю на Земле, — сказала Виола. — А Саянова можно понять в выборе места для колонии. У вас действительно прекрасная планета, я мало видела таких…
— Верю, — ответил Сократ, оторвав взгляд от ромашек, затопивших подножие стел, и вдруг жестко, неприязненно уставившись на гостью. — Верю, что Аркадия получше Химеры или той планеты, где вы чуть не погибли и которую потом назвали вашим именем.
— Ого, какие сведения!
— Мы не такие уж отшельники, как вам кажется. Тем более, кто в Галактике не знает Виолу Мгеладзе! — Голос старика стал ядовитым: — Завоевываете наше доверие… Зачем? Доверяйте нам сами, Виола Вахтанговна. Нет у нас комплексов неполноценности, поняли? Нет! Никто здесь не позавидует вашей гладкой коже, и буйным кудрям, и белым зубам в триста лет от роду! Так что давайте будем откровенными…
— Давайте, — сказала Виола, сразу почувствовав огромное облегчение. Щадить каждым словом — изнурительный труд. — Для начала покажите мне ваш дуб, дорогой Сократ. Вы как раз очень нежно подумали о нем.
…Перед вылетом пилот единственного на Аркадии судна, маленького десантного бота образца прошлого века, надежно спрятанного под толщей скал, объяснился Виоле в любви.
Это был пахнущий молоком, черноволосый, румяный, широкоплечий молодец, один из тех юношей, что встречали Координатора вместе с ястребом и долговязым. Брови у него срослись летящей ласточкой. Молодец имел на редкость чистое национальное происхождение и носил имя Хорхе Эредиа Муньос. Уверения Сократа в том, что «никто не позавидует», и его же призывы к откровенности пропали втуне. Поразмыслив, возраст и возможности Виолы от аркадцев все же скрыли. И Хорхе трепетал, полагая, что прекрасной гостье не меньше двадцати пяти и видывала она не таких мужчин, как восемнадцатилетний аркадский пастушок. Ибо пилот Муньос, лишенный возможности летать, воистину пас овец, стриг руно и в свободное время высекал из камня. Вырубив бюст Виолы, он не успокоился. Частенько плакал, обнимая свое дерево, ровесницу-акацию, и акация успокаивала Хорхе гулом ветра в шатре кроны, неслышным звоном растущих побегов, таинственной работой корней и листьев. Проспав ночь перед ответственным вылетом в обнимку с зеленым, цветущим двойником, он поднялся на рассвете с пылающей головой, переполненной токами древесного поля, и сумел преодолеть робость.
Поджав длинные ноги — предмет черной зависти женщин поселка, — гостья сидела на рыхлом поваленном стволе великана-ясеня, своего ровесника, давно рухнувшего от старости и теперь дававшего приют губчатым грибам, муравьям и змеям. А Хорхе все говорил, сидя у ног Виолы. Хорхе прикрывал, как птица, тонкие смуглые веки, и смущенный басок его ломался, мечась между криком и шепотом:
— У нас, когда двое полюбят друг друга… они выбирают деревья, растущие рядом, и деревья знают, что их выбрали влюбленные… сплетаются ветвями, срастаются навеки! Возле моей акации стоит чудесная молодая сосна, она темная и стройная, как ты. Я подарю ее тебе, ты увидишь… Это такое счастье — обнимать свои деревья и смотреть при этом друг другу в глаза! Нет, не читаешь мысли другого — просто двое становятся единым существом, у двоих возникает одна мысль, одно чувство…
Она слушала, улыбаясь задумчиво и немного лукаво, так, чтобы не подавать и не гасить надежды. Слушала, всерьез жалея, что не сможет пробыть даже сутки рядом с этим страстным и чистым мальчиком. Потому что предчувствие не обещало мальчику и нескольких часов жизни.
Виола не отвела взгляд от Хорхе, не изменила выражения лица, но обратилась к внутреннему отсчету секунд и поняла, что надо спешить. Орбита крейсера склонялась к нужной точке.
«Гуманность — это когда один погибает, чтобы жили многие», — вспомнила она фразу, так поразившую ее в детстве. И положила руку на плечо Муньоса.
— Ты такой счастливый. Ты пилот, и скульптор, и поэт, — тебе многое дано, а я всю жизнь только летала, летала… Видишь, прилетела. К тебе…
Вздохнув, она внезапно наклонилась, обвила рукой шею Хорхе и крепко прижалась губами к его губам. Ошарашенный, он не сразу ответил на поцелуй.
— Пора, — сказала она, вставая и ласково увлекая его за собой.
План был элементарен, как древние военные хитрости. План родился у Виолы внезапно, когда они с Сократом покидали кладбище.
Застигнутый врасплох предложением показать дуб, старик поначалу насупил брови, а затем, как всегда после приступа дурного настроения, беспечно махнул рукой:
— Ну ничего от вас не скроешь!.. Пойдем, пойдем к моему братцу. Только не сейчас, а то солнце садится и крейсер будет скоро пролетать над нашими местами. Учует нас на поверхности и выстрелит.
— Значит, он стреляет только по живому? — быстро спросила Виола.
— Да, по людям или по лесу. Как будто знает, что мы связаны… Видите, кладбище целехонькое, тут ему делать нечего, да…
Обогнув планету, бот пролетел над терминатором — размытой границей дня и ночи. В ночной половине мерцало багровое расползающееся пятно — колоссальный лесной пожар. Там проплывал крейсер, стремясь к неизбежному, рассчитанному Виолой сближению.
Крошечное суденышко, исправно ведомое Муньосом, тоже шло с выключенным двигателем по орбите вокруг Аркадии. Бот
