Дмитрий Калюжный - Эквиполь инженера Шилина

Взмах флага, и…

Два движения кистью руки, два щелчка кнопкой, и он уже на финише. Только тут сообразил: надо было так рвануть, чтобы колёса хотя бы завертелись. Но, похоже, на его колёса никто не обратил внимания. Или он интуитивно стартанул, как надо. А вот на то, что он домчался до финиша со скоростью, вдвое превышающей скорость недостижимого доселе Потроха, заметили все! И все к нему бежали, все прыгали, визжали и, когда он вылез из машины, стали хлопать его по плечам.

– Ну, ты, старик, …, …, дал прос…ться! – орал один.

– На пятистах километрах шёл, б.. буду, – кричал другой и совал Бобу под нос телефон с размытой от края до края дисплея фотографией «Москвича».

– Не меньше! – в восторге хрюкал третий. – Я пёр…ть не успел!

Взбешённый Потрох пинал свою «Тойоту» в скаты:

– Как?! Как это может быть?!!!

Кто-то орал:

– Продай тачку, братан! Любые деньги!

К Бобу подошёл Туз, протянул выигрыш в толстом конверте, с уважением пожал руку. Сказал учтиво:

– Будем рады, если вы сочтёте возможным и впредь участвовать. Информация на нашем сайте. Веб-адрес и ваш личный пароль прямого доступа найдёте в конверте.

Тем временем вернулись участники гонок по Москве с сообщением, что «Авгур влетел в бордюр», «Сальвадор повредил головку», а «Диста с Пирксом замели менты». Вслед за ними, под завывания сирен, появились и сами менты. Толпа забурлила и перетекла к месту финиша гонщиков, где немедленно начался крик и свара; возле Боба осталось меньше десяти человек. Один из них, пацан лет семнадцати, агрессивно спросил:

– А почему у вас нет выхлопа?

– У меня машина такая… – промямлил Боб, лихорадочно соображая, что бы такое правдоподобное соврать мальчишке. – Экологичная, понимаешь? У неё нет выхлопа.

– Но почему? Какой у неё двигатель?

– Хороший! – ответил Боб, подбавив в голос энтузиазма. – Извини, не могу подробнее, это коммерческая тайна. А вот скажи мне, почему тут гонки именно на четыреста метров?

– Вы что, не знаете? Все знают, ха! На самом деле четыреста два метра, это четверть мили. Международный стандарт.

– Как, разве такие штуки не только у нас устраивают?..

Мужики засмеялись:

– Да у нас ничего придумать не могут, что ты! Конечно, там всё круче в сто раз.

– На самых классных гонках вступительный взнос двадцать пять тысяч евро, – вздохнул толстяк в мохнатой шапке. – Я знаю, я был…

2.

Через три дня Боб ночью, тайком, прибыл в Швецию. «Москвича» оставил в укромном месте (ездить на таком чудовище по европейским городам было просто нельзя) и утречком отправился в Стокгольм пешком. Он намеревался за день выяснить, где тут свалки, и следующим утром совершить на них налёт. У Толяна скопилась масса заявок на запчасти к древним моделям «Вольво», поэтому Боб и выбрал Швецию.

Первые свои проблемы, возникшие в начале карьеры контрабандиста, языковые, он уже преодолел. Проблемы были оригинального свойства: Боб отлично знал английский письменный, а вот говорить – не мог. Он, как и все советские дети, учил английский в школе, и точно так же, как и все советские дети, не выучил. Как это удавалось преподавателям – загадка.

При царях, судя по всему, учили лучше. Все вожди большевиков знали иностранные языки, и не по одной штуке. Может быть, и в большевистской России молодая советская педагогика предложила поначалу качественные учебные программы, учась по которым дети таки научались иностранным языкам. Но составителей тех программ наверняка прислонили к стенке, обвинив в чём-нибудь контрреволюционном, вроде низкопоклонства перед Западом, а следующие составители программ, учтя их опыт, создали уникальную систему, позволявшую, несколько лет уча детей империалистическим языкам, ничему их не научать.

Боба не научили. Он, конечно, запомнил несколько самых необходимых в жизни фраз, вроде «Ху из эпсенд тудей», «Май нейм из Боб», «Ай лив ин Москоу» и «Май маза из э тича», и всё. Песни Битлов мог при случае спеть хором с компанией друзей на языке оригинала, но о чём они там поют – это, ребята, извините. Это не для нас.

Английский письменный он освоил уже во время перестройки, когда учился в вузе: жизнь заставила. Студенческой стипендии хватало на одну водку, три пива и плавленый сырок «Волна», а остальные двадцать девять дней месяца крутись, как хочешь. Они все и крутились. Кто-то телеграммы разносил по утрам, кто-то дворничал-уборничал, трое ребят из их группы посменно сторожили автостоянку магазина «Берёзка» в Лужниках. Лучше всех устроился Саня Абрамчев: в морге. Но туда брали только по блату.

А он, Боб, стал переводчиком технической литературы.

В это время к власти пришла новая популяция руководителей, дети оттепели. Они, наверное, подумали: «Чего это мы пыжимся тут ради народа без всякой с его, народа, стороны благодарности? Зачем нам самим выдумывать, как потратить нефтедоллары, какой ширпотреб закупить на Западе, зачем нам заниматься переводом инструкций и продажей всего этого барахла? Пусть народ сам себя обслуживает, а нам за нашу доброту платит налоги».

Так и сделали.

Толпы мешочников потащили в страну всё, что угодно: магнитофоны бытовые и куртки кожаные, портсигары и холодильники, утюги и телевизоры… И чем больше они этого всего тащили, тем быстрее закрывались отечественные заводы по производству магнитофонов, курток и утюгов, и тем больше становилось мешочников – потому что чем-то же надо заниматься человеку, которого ни с того, ни с сего кинуло родное государство? – а инструкции ко всему привезённому были отчего-то чёрт знает на каких языках, кроме русского. Сбыт стопорился оттого, что массы потенциальных покупателей изучали импортные языки в советских школах и понять, что там такое написано в этих инструкциях, не могли в принципе.

Одна подружка, в поисках заработка осознавшая эту проблему, приспособила Боба к переводу этих инструкций, а сама потом его корявый перевод печатала на пишущей машинке «Москва» через фиолетовую копирку и продавала мешочникам. А он попервоначалу, был грех, даже английское «The» искал в словаре. Но постепенно навострился, вошёл во вкус, начал читать научно-технические журналы, выучил словарь едва не наизусть – вот только разговорной практики у него не было. Как он эти слова произносил – невозможно описать, нет таких знаков ни в каких транскрибиторах.

Из-за этого, когда он стал летать в Европу, возникли трудности. Лучше всего его понимали в Польше, но там английский был особо не нужен, там и по-русски кое-кто кумекал. Во Франции и в Германии Боба понимало меньше половины тех, кто знал английский. А вот в Англии он выдать свой английский за английский не смог; пришлось объясняться с излишне грамотным народом посредством записочек.