Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу

Артикул тринадцатый, он же последний

Сокровища Кремля

Смеркалось, мела слабая метель, и было 28 градусов по Реомюру, а это, поверьте, не жарко. Ругаясь в душе, а внешне оставаясь спокойным, сержант шатаясь брел по снежному бездорожью. Время от времени он оглядывался на далеко отставшую Мадам и шел дальше. Проклятие, чего ей нужно от него? Он уходит домой, он больше не вернется, пусть победитель ликует! Насмешница, шпионка; он был отправлен к черту на рога, и он туда заявится, он выполнит приказ... Вот только бросить женщину одну без провожатых - это совсем никуда не годится. Дюваль остановился и "принялся ждать. Как медленно она идет! Наверное, нарочно, чтоб в лишний раз убедиться в своей власти над ним. Однако ничего у вас не выйдет, Мадам, вас жалеют как слабую женщину и не более того. Ну вот и подошла. Усталая, запыхавшись, круги под глазами. О господи, да что в ней привлекательного, куда он смотрел? Обычная шпионка. А шестерых ни в чем не повинных солдат уже не воротишь, они останутся на совести... Отдышавшись, Мадам устало опустилась в сугроб и робко сказала: - Ну вот я и пришла. Добрый вечер. Сержант не ответил. Круги под глазами, обветренные щеки. Маленькая и, наверное, щуплая... Откуда у нее берутся силы, откуда такая решимость отправиться невесть куда, невесть зачем... и улыбаться. Тут надобно плакать или же сидеть в гостиной, раскладывать пасьянс на женихов и ждать... но не в снега же! - Вы заболеете,- сказал сержант как можно строже. - Пустое, - едва улыбнулась Мадам.- Я дальше не пойду. - Так вы желаете... Мадам обиделась. Сказала: - А вы воображаете, что я вас преследую! Отнюдь! Вы сами по себе, я сама по себе. Никто не виноват, что нам пока что по дороге. - Но вы сказали же, что дальше не пойдете. - Да. - И если вы просто устали, то я готов... - О, что вы, что вы! - поспешно перебила Мадам.- Я вас не держу, ваше дело военное,- и она опустила глаза. О нет, она не притворялась, не хитрила. Она вдруг ощутила всю свою усталость, безысходность и полную покорность судьбе. Уйдет так уйдет, будь что будет. А возвращаться обратно... Зачем? - Вы заболеете,- сказал сержант уже совсем не строго.- Когда я был маленьким, матушка запрещала мне садиться на сырую землю. У меня, знаете ли, часто болело горло. Мадам не ответила. Тогда сержант сел с нею рядом. Мела метель. Они сидели и молчали. Потом сержант вдруг сказал: - Я вам благодарен. - За что? - удивилась Мадам. - Так, за многое,- сержант ненадолго задумался, а потом вдруг стал рассказывать: - А еще мне в детстве очень нравились бои. Петушиные. О, туда берут не всякого, а только смелых, отчаянно смелых! Мы, кавалеристы, шпоры крепим на сапоги; бойцовым петухам их надевают так, на босу ногу. Такие, знаете, коротенькие, острые ножики. Потом петухов выталкивают на галлодром и наускивают драться до смерти. Победителей кормят отборным зерном и поят теплой водичкой. Потом опять на галлодром. Потом... Что бывает потом, сержант не стал рассказывать. Немного помолчав, он как бы нехотя признался: - Я долго вспоминал, и все бесполезно. А сегодня вдруг понял, на кого я похож. Ведь кивер - это тот же гребень, не так ли? И за это я вам благодарен. Спасибо. Мадам не ответила. Тогда сержант, спохватившись, сказал: - Но русский царь деспот. Он притесняет свой народ. - Так вы затем и пришли... - Не будем спорить, Мадам, - поспешно перебил Дюваль.- Пусть это решается там,- и он кивнул на пасмурное небо.- А я... Я все хотел у вас спросить, да как-то не решался, - и сержант внимательно посмотрел на Мадам. Мадам насторожилась. Что ему нужно? Он догадался? Зачем?! Все уже позади, война закончена, он просто Шарль, она... Ну, кто она, это пока что неважно. Даже очень неважно! Она не назовется, пока... если это, конечно, случится... - Что с вами? Вам плохо? - обеспокоился сержант. - Нет, отчего же. Мне, напротив, очень хорошо, - ответила Мадам и постаралась дышать глубже и реже. О господи, и ей еще доверили... когда чуть что, и сразу без чувств... Мадам как могла улыбнулась и попросила: Говорите, я слушаю. - Но прежде,- смутился сержант,- скажите мне, как вас зовут. Так и есть! Он все знает. И все же... - А зачем это вам вдруг понадобилось мое имя? - осторожно спросила Мадам. - Но разве вы не понимаете? - А вы скажите! - Я, конечно, скажу, но прежде я должен .узнать, как к вам обратиться. - Я вам назовусь, и вы скажете?! - Конечно! Ведь я люблю вас... Мадам опустила глаза. Когда вам уже двадцать три и вы, несомненно, красивы, но тем не менее впервые слышите подобные слова от трезвого мужчины... Но вдруг вдали послышались чужие голоса, скрип... И тут же, прямо из метели, -выкатил санный поезд в несколько возков. Подбежав к сидевшим, передние лошади стали, а за ними и все остальные. С передних козел соскочили два офицера. Сержант крепко обнял Мадам и отвернулся - в одном из офицеров он узнал Люсьена. Сержант за себя не боялся, сержант... - Э, да это всего лишь гусар и женщина! - воскликнул Люсьен, - А ну с дороги! Дюваль подхватил Мадам под руку, поспешно встал и хотел было отойти, закрывая собой спутницу... Однако Люсьен успел-таки узнать ее. - Нашлась, красавица! - обрадовался он и схватил Мадам за руку. Сержант оттолкнул его, но тут второй офицер ударил Дюваля саблей по голове. Сержант неловко покачнулся, схватился за разрубленный кивер и рухнул в сугроб. Мадам упала перед ним на колени... Однако ее тут же схватили и потащили прочь. Пытаясь вырваться, Мадам в отчаяньи крикнула; - Шарль! О боже мой, Шарль! Дюваль ничком лежал в сугробе. Снег возле его головы был красен, как петушиный гребень. Мадам заплакала и сникла. Ее подтолкнули к возку, раскрыли дверцу. Мадам рванулась из последних сил, но тщетно. Тогда, забыв обо всем, она закричала по-русски: - Шарль! Меня зовут Настей! Настенькой! Пустите же меня! Но тут ее схватили за волосы, втолкнули в возок, и сытые лошади весело умчались в метель. Двери были плотно закрыты и полог задернут, однако вскоре Мадам... простите, Настенька привыкла к темноте и увидела... Что она сидит едва ли не на коленях у генерала Оливье. Напротив генерала дремал Люсьен, а рядом - какая-то женщина лет сорока пяти с любопытством разглядывала Настеньку. Генерал откашлялся и весьма дружелюбно сказал: - Ну, вот мы и вместе. Знакомьтесь,- и он кивнул на женщину.- Наш литовский агент пани Ядвига. - Ах, бедная, она совсем замерзла! - низким грудным голосом сказала пани Ядвига.- Иди ко мне, дитя мое! Протягивая Настеньке руки, пани Ядвига улыбалась, и ее некрасивое лицо стало почти симпатичным. В кромешной тьме закрытого возка Настенька переползла через колени генерала к пани Ядвиге и, уткнувшись в грудь литовскому агенту, зашептала: - Генерал, я вас ненавижу! Вы негодяй! Что он вам сделал?! Слезы бессильной ярости душили ее. - Вот и прекрасно,.- оживился генерал.- Наконец-то вы заговорили по-русски, Мадам. Или боярыня? Как вас величать? Подскажите. Но та не отвечала. Багровый гребень на белом снегу стоял у нее перед глазами. Однако генерала это не смущало, он продолжал: - Итак, боярыня, вы проникли к нам в поисках известных ценностей. Я мог вас расстрелять, но я не злодей, я пошутил: в один и тот же ч'ас отправил в разные стороны две совершенно одинаковые кареты. В одной были вы, в другой то, что вы искали. Вы помните - там, возле штаба? Настенька не отвечала; уткнувшись в грудь пани Ядвиги, она едва слышно всхлипывала. Генерал намеренно громко зевнул и сказал: - Не обессудьте, что я столь вольно обошелся с вами. Но, как говорят наши враги, с красивой овцы хоть шерсти клок. А как здоровье бравого сержанта? Настенька подняла на генерала гневные, заплаканные глаза и как можно спокойнее ответила: - Прекрасное. Отменное. И я люблю его. А вы... Вы женитесь на безобразной и никчемной женщине. Да-да, никчемной! - воскликнула она, толкнув в плечо изумленную пани Ядвигу.- Она будет вам изменять, вы станете общим посмешищем...- Тут Настенька недобро улыбнулась, она уже вполне овладела собой. И прошептала: - А вы все будете любить, любить, любить ее до гроба... Не удержавшись, Настенька вновь разрыдалась и припала к пани Ядвиге. Но та уже пришла в себя. - Генерал! - И пани Ядвига ловко обхватила Настеньку.- Слезы - это какой-то ужас. Вы не находите? - А руки ее тем временем ловко расстегивали чужую шубу.- К тому же теснота! Нам предстоит неблизкая дорога.- Едва слышно звякнула дверная защелка.- Позвольте, я сяду поудобнее... Куда же вы?! - притворно ужаснулась пани Ядвига и, распахнув дверь, вытолкнула Настеньку вон, на мороз. Настенька выскользнула из шубы и упала в сугроб. Люсьен рванулся было за ней, но пани Ядвига властно остановила его: - Прикройте дверь! Вы что, хотите, чтобы я заболела? - и поудобнее запахнулась в трофейную шубу. Люсьен вопросительно глянул на генерала, но тот промолчал. Генерал с затаенной опаской смотрел на пани Ядвигу, которую даже в благодарность за спасение Настеньки красавицей никак не назовешь. Ну, а Дюваль по-прежнему лежал в сугробе. Кровавый гребень, занесенный снегом, был уже почти не виден. Сержант с трудом перевернулся на спину, открыл глаза... Мела метель. И было холодно и тихо. Темно. И подступала смерть. Он слышал ее легкие шаги все ближе и ближе. А вот и она: высокая, стройная, в легком белом платье. Сержант улыбнулся - Мадам сказала правду. Жаль, что нет рядом Чико, он так хотел увидеть Белую Даму! Хотел - и боялся. А ведь совсем не страшно... Смерть подошла и наклонилась. И опустилась на колени. Белое платье, снег на ресницах. Прощайте, Мадам! Сейчас поцелует... Сержант зажмурился и из последних сил оттолкнул страшную гостью... но тщетно! Смерть крепко обняла его и стала целовать, целовать!.. Но почему эти губы такие горячие?! Сержант удивленно открыл глаза - его обнимала... - Мадам!.. - Меня зовут Настенька. - На-стень-ка,- с трудом повторил сержант.- Мою руку... и сердце... - И замер без чувств.