Многократор - Художник Её Высочества

— Я улицу переходила у-у… и вдруг у-у-у… — с судорожными вздохами плакала она.

Маша отвела степанову руку.

— Отойди, я маленько понимаю.

Вспомнил, что она ему говорила о своем отце, известном хирурге.

— Перелома нет. Ушиб. Но её бы всё равно в больницу.

— В машину! — скомандовал Степан, вспомнив, что они поедут мимо семьдесят первой кунцевской больницы.

Подняли с асфальта пискнувшую пострадавшую, усадили на заднем сиденье, мужской состав по бокам, Абигель впереди. Маша поехала, вся внимание, кусая губы.

«Она не виновата, — подумал. — Вообще ж не видно.» Черепашьим шагом выехали с Ломоносовского проспекта на Минскую улицу. Туман начал редеть. Машина пошла быстрей. А когда вылетели на Кутузовский проспект, туман исчез, будто корова языком слизнула.

— Маш, за Аминьевским больница будет…

— Не надо, уже прошло… Ссадину бы только смазать…

Маша притормозила, проезжая кунцевскую больницу, а потом поддала газу.

— Завезём Ивара и на дачу. Йод, пластырь имеются.

— И славно! — выдохнул Лузин. — Хорошо еще мой дом по дороге. А мы всё-таки… — замолкая.

На что Степан сказал особо:

— Знаешь, что Пирр заметил, когда с римлянами поцапался?

По лицу ученого было видно, что он знал. Но Степан закончил:

— Еще одна такая победа, ёб… перный театр, и мы погибли!

Нырнули в квартал от кинотеатра «Минск», высадили застрельщика хлопотливой ночи.

— Винтарь поганый, — кивок на сумку с пушкой. — Правда, лучше пока туда.

Когда машина сорвалась с места, Степан высунувшись в окно, крикнул:

— Эй, Эйнштейн, а я так и не понял: наша желанная, в закромах? — стукнув о корпус «Ситроена».

Последнее, что увидел, пока машина не ушла за угол дома, как Лузин поднял на уровень лица пятерню и сложил фигушку, загибая пальцы по очереди в сторону своего носа.

Пока девушка умывалась в ванной, Маша первым делом налила в рюмочки напиток героев.

«Уместно», — одобрил художник, понюхал букет выдержанного коньяка и с удовольствием выпил.

«Вот те на! А какая страшилка была с тушью на щеках», — прокомментировал про себя выход пострадавшей из ванной. Девушка оказалась прехорошенькой. Она только чуть прихрамывала на ногу и смущалась от оценивающего рассматривания остальных. Маша протянула рюмочку.

— Выпей лучшее лекарство.

Та взяла коньяк, с трудом выпила. Похоже, порядок. Больше напугались. Даже медицинским клеем не пришлось ссадины заливать. Синяк только вылезет позже что надо.

— Спасибо вам, — поблагодарила девица. — Я теперь уже ходить могу.

Все рассмеялись. Они же ее ухайдакали, она же их и благодарит.

Маша предложила познакомиться.

— Я — Маша. Степан. М-м… — поворачиваясь к Абигели.

— Абигель, — подсказал Степан.

— Варварушка я…. Сядристая, — смутилась. — Знаете, всякие фамилии бывают: странные, и смешные, и никакие, а моя — древнерусская, — словно оправдываясь, объяснила.

Степан утешил:

— У тебя, Варварушка, еще нормальная, поверь. Ты посмотри, какая у меня — Бумажный. Картонажный, можно сказать, древесно-стружечно-волокнисто-целлюлозный. Эдако папирусно-макулатурно-мелованный, кендырь камышовый, бибельдрук, бумазея с начесом.

— Тебя понесло.

Понесло-то сегодня Лузина, если честно. Никак не Бумажного.

— Еще коньяк будете? — спросила хозяйка.

— Налей по последней.

— Я не буду, — прикрыла рюмочку ладошкой Варварушка. — Я уже пьяная.

Опять посмеялись над девчонкой.

«Какая миленькая», — после коньяка умилился Степан. Человек если перенапрягся — ему пробку дай понюхать, он и раскиснет.

Спросил: не студентка ли Варвара? Да, студентка, только что перевелась в Москву из волжского города со старинными университетскими традициями.

— А зачем тогда в Москву? — спросила Абигель.

Та пожала плечами.

— Москва есть Москва.

— Это точно, — защитил Степан. — Париж есть Париж. Был кто в Парижике?

Никто не был, кроме него. Маша весь мир с родителями объездила, а вот Париж пропустила. На неё в тот раз грипп напал. Абигель только раз в Болгарии с отцом отдыхала.

— А я нигде не была, — застеснялась Варварушка.

— У тебя всё впереди, — подбодрил.

— Ты это так говоришь, будто у тебя всё позади, — сказала Абигель.

Степан положил ей руку на колено. Специально положил, пока Маша отвернулась.

— Ух, какая ты заноза, Аби! Не гляди комком, гляди россыпью, детка.

Та сбросила руку.

— Что такая злая сегодня?

— Человек должен быть лёгким, злым и счастливым. Я — злая, Мария — лёгкая, Сядристая — счастливая, что легко отделалась.

— А я?

— А ты — Бумажный.

Прекращая пикировку, Маша предложила выпить за Париж. Степан согласен, Варвара за этот город выпьет с удовольствием. Так уж ей хочется хоть глазком посмотреть. Абигель лучше бы выпила за город Зябки Витебской области.

Только коснулись рюмок, Варвара заполошно вскочила.

— Подождите, у меня же такие груши!

Убежала на кухню и, помыв фрукты, скоро вышла, держа перед собой вазу с грушами.

— Вы таких не ели. Мы на даче на Волге выращиваем. Бергамот. Старинный русский сорт.

— Главное, чтобы всё было русское и старинное, — процедила заноза. — Я вот армянка еврейского разлива, с бабушкой-дурой сбежавшей из Сан-Тропе, наверно из-за своей фамилии — Аав-Отина.

Выпили, взяли фрукты. Темно-зеленые с кирпичным румянцем груши вправду поразили винно-сладким вкусом. Степан прокусил тугую кожуру, мякоть брызнула в нёбо эфирным маслом. Божественно! Хвалили до того, что Варвара покраснела. Краснела она провинциально обильно.

Откинулся в кресле, натянул носки ног. Маша увидев его потянучки, заставила подняться и увела на второй этаж. Она хочет пошептаться — кого куда. На даче только большая родительская кровать и её диван в зале. Как лучше сделать? Обняла за шею.

— Задушишь же, — гладя подружку по аккуратненькой попочке.

— Я и собиралась заняться этим душегубством, но кто же знал, что ты такой любвеобильный.

— Не виноватая я, он сам пришел, цигель, цигель ай лю-лю, — засмеялся Степан.

Куда теперь кого? Абигайль на диван. Эх! девчонка все-таки расстроилась. На большую им бы завалиться. Но раненую на пол ведь не положишь. Выходит, художнику на полу валяться. Он не в притензии. Можно бросить хоть что. Ну уж, хоть что. Нашлись и надувной матрасик, и плед. Подушку свою отдала. Не надо ей, она низко любит.

Степан пошёл ополоснуться. Ночь потихоньку склонялась к концу. Наваливалась вялость и плавность мыслей. Когда вышел из ванной, свет в зале был потушен. Улегся на свое ложе за столом от дивана, где лежала Абигель. «Сплю, провалиться мне на этом месте.» И не заметил как провалился вверх, в лунный свет, падающий колонной из открытого арочного окна. Его несло лунным ветром. Его тянули за плечи чьи-то сильные руки в мягких перьях.