Ольга Онойко - Дикая раса

— Тот, где дома под гжель расписаны?

— Нет. Гжельский район — это Заречье, а мы дальше. Южнее. У нас графикой оформлено.

— Графикой? — с сомнением проговорила она. — И как?

— Отлично! — отмел возражения Север. — Ты чего, Тась, Белокрыши сам Хасанов оформлял, который старый комплекс Райского Сада выстроил! Помнишь, там какие мозаики? А парк?

— Парк — да, — мечтательно согласилась Таисия. — Ты поедешь в этом году на выпускной? Я хочу все-таки выбраться. Соскучилась по нашим.

— Я не могу Димку бросить, — понурился Шеверинский. — Если он оклемается, то поедем…

Таисия покусала губу.

— А мои в Излуках живут, — продолжила она, неуверенно улыбнувшись. — У моря.

Шеверинский уставился на другое море, так непохожее на суровые пейзажи Седьмой Терры, роскошное и нестрогое. За буйками с дикими воплями катались на скутерах.

— А вчера ему мать звонила, — сказал, постукивая по столу донышком фужера. — Он до этого в депрессии был, а после в буйство впал. Циклотимик, сволочь. А через две недели будет циклофреник.

— Север, — мрачновато сказала Таис, — хочешь совет? Подай рапорт о расформировании. Он тебя в могилу сведет.

— Он нормальный был! — взвился Шеверинский. — Знаешь, какой он нормальный был раньше, когда Ленка была!

— Значит, вам просто амортизатор нужен. Третий.

— А где его взять? У меня показатель — четырнадцать, у Птица — вообще пятнадцать, где мы третьего-то возьмем? Сильных амортизаторов еще меньше, чем корректоров. Это нас хоть ложкой ешь…

Таисия опустила глаза. Север поглядел на пустую бутылку и вспомнил, как Димочка разговаривал с матерью. Сразу на ум пришло, что тетю Шуру кто-то уговорил позвонить сыну и навел ей храбрости для такого дела. Алентипална, скорее всего, или Ия Викторовна, координатор.

Сама тетя Шура никогда бы не осмелилась потревожить Его Высочество.

— Димочка, — торопилась она, подняв тонкие брови, — не переживай, жизнь ведь не кончилась, найдешь другую девочку…

— Я не Димочка, — свистящим шепотом сказал тот.

— А…

— Я Синий Птиц.

Шеверинский смотрел, стоя в дверях, и думал, что вот злосчастная женщина, у которой негаданно родился мальчик-звезда. Она даже принарядилась для такого события — звонка по галактической связи собственному сыну.

— Что ты от меня хочешь? — процедил Птиц, исподлобья глядя на дрожащие накрашенные губы.

— Я ничего, просто… что ты здоров, миленький, я ведь беспокоюсь… приехал бы в гости, в отпуск, я бы сырничков испекла, ты ведь их так любил когда-то… У Марты Валерьевны дочка выросла, красавица…

— Тебе местра Надеждина велела позвонить?

— Н-нет… я с-сама…

— Врешь, — тяжело сказал Птиц. — Не ври мне.

Кнопка, Лена Цыпко, девочка, которой не могло быть замены, настояла когда-то, чтобы Птиц познакомил их с матерью. Тот долго отнекивался, но Кнопке отказать не смог. Тетя Шура, робкая, добрая и хлебосольная, только что не молилась на них; чуть в обморок не упала, когда Лена после обеда начала сама убирать со стола. Рукастый Шеверинский починил диван и две розетки, размышляя, что такие, как Птиц — все нервные, болезненные, истеричные. И как, должно быть, тетя Шура намучилась с обожаемым сыном, бегая по поликлиникам, изостудиям, спортивным секциям: все для него, лишь бы ни в чем не узнал отказа…

Жил-был белобрысый шпингалет Дима Васильев, которому по жизни везло. Так везло, что однажды школьный психолог отложил в сторону его характеристику, и после шестого класса Васильев отправился в лучший лагерь отдыха, который только можно вообразить.

В Райский Сад.

Он провел там лето, прошел тестирование — и, переведенный в спецшколу, не заехал навестить мать. Оказавшись достаточно ребенком, чтобы купиться на верховую езду, лаун-теннис, аквапарк и пейнтбол; достаточно подростком, чтобы поступить так жестоко.

А она простила. Димочка и раньше-то был для нее божеством, а когда оказалось, что плод ее чрева — сверхполноценник…

— Ты как себя ведешь?! — гневно спросил Шеверинский после того, как Синий Птиц оборвал связь с домом.

— Она как валенок простая, — отмахнулся Димочка, — только и знает за кассой сидеть…

— Она мать твоя, сволочь, — безнадежно сказал Север.

— У тебя мать в университете преподает. Ты не поймешь.

— Чего я не пойму? Что ты подонок?

— Алентипална, — Птиц поднял брови, в точности как мать. — Ратна. Интан Юргина. Это дамы. А это кто? Это баба.

— Ур-род… — с чувством сказал Север, и они опять перестали разговаривать друг с другом.

— Идет, — пробормотал Шеверинский.

— Что?

— Сюда чешет. Чую. Он по набережной гуляет с полудня. Фейерверки устраивает.

— Фейерверки? Как на Диком Порту?

— Ну да… а ты откуда знаешь? — встревожился Север. — Тебе Настька звонила?

Таисия кивнула почти виновато.

— А что я сделаю… — под нос пробормотал Шеверинский, будто она его в чем-то упрекала.

…шел, насмешливо поглядывая по сторонам, уверенный и красивый. Чуть шаркая длинными ногами в тяжелых ботинках, белых — как и облегающие кожаные брюки, как и легкая рубашка, распахнутая, открывающая четкий рельеф пресса и гладкую грудь. Широкий пояс, унизанный хромовыми скобами, сверкал. Сверкали в улыбке белые острые зубы. Солнце золотило осветленные волосы, вечер затенял темную синь глаз.

Женские головки оборачивались вслед.

Синий Птиц наслаждался собой и вниманием, подмигивал, щупал мимоходом; жертвы, как околдованные, только улыбались послушно, их кавалеры впадали в столбняк. Наконец, одна из встречных удостоилась особого внимания; не столько сама девушка, сколько ее спутник — плечистый татуированный громила.

Они были так близко, что ветер доносил слова. Шеверинский совсем поник.

Таисия подумала, что циник Димочка страхуется близостью могучего и безотказного Севера. Фейерверки фейерверками, пятнадцатый уровень — не шутка, но проколы бывают у всех.

— Любезный местер, — куртуазно обратился Птиц, — можно позаимствовать вашу даму?

Громила не сразу понял, о чем он. Тогда Васильев просто приобнял его спутницу за талию, и, сверкнув улыбкой, повел в обратную сторону.

Его остановили, ухватив за плечо.

— Тебе чего надо, пидор?!

— Жаль тебя огорчать, — пропел Птиц, — но девочка мне нравится больше.

Пышная шатенка, на полголовы выше Димочки, хлопала ресницами. Ума у девицы было немного, зато чутье — лучше собачьего; для оценки противоположного пола имелся один параметр — «крутость», и по этой части белый кобелек давал громиле сто очков форы.