Дино Буццати - Рассказы из сборника «Семь гонцов»

Одет он был как обычно: серый костюм, рубашка в голубую полоску, красный с синим галстук и бесформенная фетровая шляпа, которую он нервно мял в руках. (Не костюм, разумеется, а призрак костюма, призрак галстука и так далее.)

Торти не был человеком впечатлительным. Отнюдь. Но да же он замер, не смея перевести дыхание.

Это вам не шуточки — увидеть в своем доме самого близкого и старого друга, которого ты сам двадцать дней тому назад проводил на кладбище!

«Амедео!» — промолвил бедняга Аппашер и улыбнулся пытаясь как-то разрядить обстановку.

«Ты — здесь? Как ты здесь очутился?» — воскликнул Торти чуть ли не с упреком, ибо охватившие его противоречивые и смутные чувства почему-то обернулись вдруг вспышкой гнева. Разве возможность повидать своего утраченного друга не должна была принести ему огромную радость? Разве за такую встречу не отдал бы он свои миллионы? Да, конечно, он сделал бы это не задумываясь. На любую жертву пошел бы. Так почему же сейчас Торти не испытывал никакой радости? Откуда это глухое раздражение? Выходит, после стольких переживаний, слез, всех этих беспокойств, связанных с соблюдением приличествующих случаю условностей, извольте начинать все сначала? За прошедшие после похорон дни заряд нежных чувств к другу уже иссяк, и черпать их было больше неоткуда.

«Вот видишь. Это я, — ответил Аппашер, еще сильнее терзая поля шляпы. — Но… Ты же знаешь, какие могут быть между нами… в общем, можешь не церемониться… Если это неудобно…»

«Неудобно? Ты называешь это неудобством? — закричал вне себя т бешенства Торти. — Являешься невесть откуда в таком вот виде… И еще говоришь о неудобстве! Как только нахальства хватило! — После чего, уже в полном отчаянии, пробормотал про себя: — Что же мне теперь делать?»

«Послушай, Амедео, — сказал Аппашер, — не сердись на меня… Я не виноват… Там (он сделал неопределенный жест) вышла какая-то путаница… В общем, мне придется еще, наверное, месяц побыть здесь… Месяц или немножко больше… Ты ведь знаешь, своего дома у меня уже нет, там теперь новые жильцы…»

«Иными словами, ты решил остановиться у меня? Спать здесь?»

«Спать? Теперь я уже не сплю… Дело не в этом… Мне бы какой-нибудь уголок… Я никому не буду мешать — ведь я не ем, не пью и не… в общем, туалетом я тоже не пользуюсь… Понимаешь, мне бы только не бродить всю ночь, особенно под дождем».

«Позволь, а разве под дождем… ты мокнешь?»

«Мокнуть-то, конечно, не мокну, — и он тоненько хихик нул, — но все равно чертовски неприятно».

«Значит, ты собираешься каждую ночь проводить здесь?»

«С твоего разрешения…»

«С моего разрешения!.. Я не понимаю… Ты умный человек, старый мой друг… у тебя уже вся жизнь, можно сказать, позади… Как же ты сам не соображаешь? Ну, конечно, у тебя никогда не было семьи!..»

Аппашер смущенно отступил к двери. «Прости меня, я думал… Да ведь и речь-то всего об одном месяце…»

«Нет, ты просто не хочешь войти в мое положение! — воскликнул Торти почти обиженно. — Я же не из-за себя беспокоюсь… У меня дети!.. Дети!.. По-твоему, это пустяк, что тебя могут увидеть два невинных существа, которым и десяти еще нет? В конце концов, должен же ты понимать, что ты сейчас собой представляешь! Прости меня за жестокость, но ты… ты — привидение… а там, где находятся мои дети, привидениям не место, дорогой мой…»

«Значит, никак?»

«Значит, никак, дорогой… Больше ничего сказать не мо…» Он так и умолк на полуслове: Аппашер внезапно исчез. Было слышно только, как кто-то стремительно сбегает по лестнице.

Часы пробили половину первого, когда маэстро Тамбурлани — он был директором консерватории, и квартира его находилась здесь же — возвратился домой после концерта. Стоя у двери и уже повернув ключ в замочной скважине, он вдруг услышал, как кто-то у него за спиной прошептал: «Маэстро, маэстро!» Резко обернувшись, он увидел Аппашера.

Тамбурлани слыл тонким дипломатом, человеком осмотрительным, расчетливым, умеющим устраивать свои дела; благодаря этим достоинствам (или недостаткам), он достиг значительно более высокого положения в обществе, чем позволяли его скромные заслуги. В мгновение ока он оценил ситуацию.

«О, мой дорогой! — проворковал он ласково и взволнован но, протягивая руки к скрипачу, но стараясь при этом не под ходить к нему ближе чем на метр. — О, мой дорогой, мой дорогой!.. Если бы ты знал, как нам не хватает…»

«Что-что? — переспросил Аппашер. Он был глуховат, поскольку у призраков все чувства обычно притуплены. — Понимаешь, слух у меня теперь уже не тот, что прежде…»

«О, я понимаю, дорогой… Но не могу же я кричать — там Ада спит, и вообще…»

«Извини, конечно, но не мог бы ты меня на минутку впустить к себе? А то я все на ногах…»

«Нет-нет, что ты! Не дай бог еще Блитц почует».

«Что? Как ты сказал?»

«Блитц, овчарка, ты ведь знаешь моего пса, правда? Он та кого шума наделает!.. Тут и сторож, чего доброго, проснется… И потом…»

«Значит, я не могу… хоть несколько дней…»

«Побыть здесь, у меня? О, дорогой мой Аппашер, конечно, конечно!.. Для такого друга я… Ну как же! Послушай… ты уж меня извини, но как быть с собакой?»

Такой ответ смутил Аппашера. И он решил воззвать к чувствам этого человека:

«Ведь ты плакал, маэстро, плакал совсем еще недавно, там, на кладбище, произнося надгробную речь перед тем, как меня засыпали землей… Помнишь? Думаешь, я не слышал, как ты всхлипывал?

Слышал».

«О, дорогой мой, не говори… у меня тут такая боль (и он поднес руку к груди)… О боже, кажется, Блитц!..»

И действительно, из-за двери донеслось глухое, предупреждающее рычание.

«Подожди, дорогой, я только зайду успокою эту несносную тварь… Одну только минуточку, дорогой».

Он, как угорь, быстро скользнул в квартиру, захлопнул за собой дверь, хорошенько запер ее на засов. И все стихло.

Аппашер подождал несколько минут, потом шепотом позвал: «Тамбурлани, Тамбурлани». Из-за двери никто не отозвался. Тогда он легонько постучал костяшками пальцев. Ответом ему была полная тишина.

Ночь все тянулась. Аппашер решил попытать счастья у Джанны — девицы доброй души и легкого поведения, с которой он не раз проводил время. Джанна занимала две комнатушки в старом, густонаселенном доме далеко от центра. Когда он туда добрался, был уже четвертый час. К счастью, как это нередко бывает в таких муравейниках, дверь подъезда была не заперта. Аппашер с трудом вскарабкался на шестой этаж — он так устал от кружения по городу.

На площадке он и в темноте без труда отыскал нужную дверь. Тихонько постучал. Пришлось постучать еще и еще, прежде чем за дверью послышались какие-то признаки жизни. Наконец до него донесся заспанный женский голос: