Филип Дик - Помутнение

— Спасибо.

— А теперь нам обоим пора спать. Увидимся за завтраком. Сядешь ко мне за стол, и я познакомлю тебя с Лаурой.

— Когда вы женитесь?

— Через полтора месяца. Были бы тебе рады. Впрочем, бракосочетание, конечно, будет происходить здесь, так что придут все.

— Спасибо.

Девочка смотрела на него, широко раскрыв глаза.

— Тебя как зовут?

Он молчал.

— Я говорю, тебя как зовут?

Он осторожно дотронулся до отбивной на тарелке; она уже остыла. Но он знал, что рядом ребенок, и чувствовал тепло. Нежным мимолетным движением он коснулся волос девочки.

— Меня зовут Тельма. Ты забыл свое имя? — Она похлопала его по плечу. — Чтобы не забывать имя, напиши его на ладони. Показать как?

— А не смоется? — спросил он.

— Действительно… — согласилась девочка. — Что ж, можно написать на стене над головой, в комнате, где ты спишь. Только высоко, чтобы не смылось. А потом, когда захочешь вспомнить…

— Тельма, — пробормотал он.

— Нет, это мое имя. У тебя должно быть другое.

— Попробую, — задумчиво сказал он.

— Хочешь, я дам тебе имя? — предложила Тельма.

— Ты здесь живешь?

— Да, но моя мама собирается уехать. Она заберет нас — меня и брата — и уедет.

Он кивнул. Тепло стало рассасываться. Неожиданно, без всякой видимой причины, девочка убежала.

Я должен найти имя, подумал он, это мой долг. Он стал рассматривать свою ладонь и тут же удивился: зачем — там ничего нет. Брюс, вот мое имя. Но имена должны быть лучше…

Тепло исчезло. Он почувствовал себя одиноким и растерянным. И очень несчастным.

Майка Уэстуэя послали на грузовике за полусгнившими овощами, пожертвованными «Новому пути» местным магазином. Убедившись, что за ним не следят, он сделал звонок из автомата и в закусочной Макдональда встретился с Донной Хоторн. Они сели на улице, поставив на деревянный столик гамбургеры и кока–колу.

— Он не вызывает подозрений? — спросила Донна.

— Нет, — ответил Уэстуэй. Но подумал: парень слишком выгорел. Боюсь, что все это бессмысленно. Я сомневаюсь, что мы чего–нибудь достигнем. И все же иного пути не было.

— Вы убеждены, что препарат выращивают?

— Я — нет. Убеждены они. — Те, кто нам платит, подумал он.

— Что означает название?

— Mors ontologica? Смерть духа. Личности. Сути.

— Он сможет выполнить свою задачу?

Уэстуэй мрачно промолчал.

— Не знаете…

— Это никому не дано знать. Память. Несколько оживших клеток. Словно рефлекс. От него требуется не выполнять — реагировать. Мы можем лишь надеяться.

Уэстуэй смотрел на темноволосую девушку, сидящую напротив, и, кажется, понимал, почему Боб Арктор… Нет, я должен всегда думать о нем как о Брюсе…

— Он был отлично натренирован, — произнесла Донна сдавленным голосом. И вдруг на ее красивое лицо легло выражение скорби, выделяя и заостряя все черты. — Господи, какой ценой… пробормотала она и залпом выпила стакан кока–колы.

Но иного способа проникнуть нет, думал Майк. Я не смог, сколько ни пытался. Туда допускают только абсолютно выгоревших, безвредных, от которых осталась одна оболочка. Вроде Брюса. Он должен был стать таким… каким стал.

Иначе ничего бы не получилось.

— Правительство требует от нас невозможного, — сказала Донна.

— Этого требует от нас жизнь.

Ее глаза сузились и засверкали.

— В данном случае — федеральное правительство. Конкретно. От вас, от меня. От… — Она запнулась. — От того, кто был моим другом.

— Он до сих пор ваш друг.

— То, что от него осталось.

То, что от него осталось, думал Майк Уэстуэй, все еще ищет тебя. По–своему.

Им тоже овладела тоска. Но день по–прежнему был хорош, люди веселы, воздух свеж. И впереди возможность успеха — это больше всего придавало ему сил. Они многого достигли. Цель близка.

— Наверное, нет ничего ужаснее, чем жертвовать живым существом, которое даже не догадывается. Если бы оно понимало и добровольно вызвалось… — Донна взмахнула рукой. — Он не знает. И не знал. Он не вызывался…

— Вызывался. Это его работа.

— Он и понятия не имел. И не имеет, потому что сейчас у него нет вообще никаких понятий. Вы знаете не хуже меня. И не будет. Никогда–никогда, сколько бы он ни прожил. Это произошло не случайно, все было запланировано. Мы на это рассчитывали. На мне тяжелейшая вина. Я чувствую на плечах… труп — труп Боба Арктора. Хотя формально он жив.

Ее голос поднялся. Люди за соседними столиками отвлеклись от своих гамбургеров и с любопытством смотрели в их сторону. Майк Уэстуэй сделал знак, и Донна с видимым усилием взяла себя в руки.

— Существо, лишенное мозга, нельзя допросить и разоблачить.

— Мне пора возвращаться, — сказала Донна, взглянув на часы. — Я сообщу руководству, что, по вашему мнению, все в порядке.

— Надо дождаться зимы, — сказал Уэстуэй.

— Зимы?

— Не спрашивайте почему. Уж так есть: либо получится зимой, либо не получится вовсе.

— Подходящее время. Когда все мертво и занесено снегом.

Он рассмеялся.

— В Калифорнии–то?

— Зима духа. Mors ontologica. Когда дух мертв.

— Только спит. — Уэстуэй поднялся, положил руку ей на плечо. В голову почему–то пришла мысль, что этот кожаный пиджак, возможно, в былые счастливые дни подарил Арктор.

— Мы слишком долго над этим работали, — сказала Донна тихим ровным голосом. — Скорей бы все кончилось. Иногда по ночам, когда я не могу заснуть, мне кажется, что мы еще хуже, чем они. Чем враги.

— Я смотрю на вас и вижу самого теплого человека из всех, кого знаю.

— Я тепла снаружи: это то, что видят люди. Теплые глаза, теплое лицо, теплая фальшивая улыбка. Внутри я холодна и полна лжи. Я не такая, какой кажусь; я отвратительна. — Она говорила спокойно и все время улыбалась. — Я давно поняла, что другого выхода нет, и заставила себя стать такой. Это не так уж плохо — легче добиться своей цели. Все люди такие, в большей или меньшей степени. Что действительно кошмарно — это ложь. Я лгала своему другу, лгала Бобу Арктору постоянно. Однажды я сказала ему, чтобы он мне не верил, и, конечно, он решил, что я шучу. Но я его предупреждала. Он сам виноват.

Донна встала из–за стола и пропала в толпе. Уэстуэй мигнул. Должно быть, так чувствовал себя Боб Арктор. Только что она была тут, живая, осязаемая, и вдруг — ничего. Растворилась. Исчезнувшая девушка. Из тех, что приходят и уходят по своей воле. И ничто, никто не может остаться с ней рядом.

Арктор пытался удержать ветер. «Нарки», агенты по борьбе с наркоманией, неуловимы. Тени, исчезающие, когда того требует работа. Словно их и не было. Арктор любил призрак, голограмму, сквозь которую нормальный человек пройдет, не заметив. Им нужно поставить памятник. Всем тем, кто погиб. И тем, кто — еще хуже — не погиб. Остался жить после смерти. Как Боб Арктор.