Джо Холдеман - Бесконечная свобода

Кэт вызвалась воплотить в жизнь великий проект уничтожения ковра, и я уступил ей лидерство в этом деле, хотя и успел сам настроиться на него.

В течение десяти месяцев я находился в центре всех событий – споров, координации действий, принятия решений, – а теперь оказался всего лишь одним из множества пассажиров. Для утешения у меня имелся определенный ранг, вернее, почетное звание, и эфемерное подобие работы, но больше не было ответственности. Я должен был привыкнуть смотреть на то, как дело делают другие.

Глава 3

Теоретически Мэригей все время находилась при исполнении служебных обязанностей, но фактически она лишь ежедневно несла восьмичасовую вахту в ходовой рубке. Две другие вахты принадлежали Джерроду и Мухаммеду.

Их присутствие в рубке имело скорее психологическое или, может быть, политическое значение, чем вызывалось реальной необходимостью. Корабль всегда знал, где все трое находились, ну а если бы потребовалось принять какое-нибудь безотлагательное решение, то он сделал бы это без консультации с людьми. Тем более что человеческая мысль была слишком медлительной для критических ситуаций. Большинство из нас, пассажиров, об этом отлично знало, и все равно, сознание того, что полет контролируют люди, действовало успокаивающе.

Мэригей нравилось рассматривать пульт управления, сложный лабиринт табло, циферблатов, кнопок, верньеров и тому подобного, которыми была тесно утыкана четырехметровая панель с двухметровыми крыльями по сторонам. Она знала, для чего предназначался каждый прибор, досконально научилась пользоваться средствами управления за время обучения на КМЖС, так же, как я выучился водить челнок, но, несомненно, было полезно все время закреплять эти знания в реальных условиях.

(Однажды вечером я спросил ее, сколько звонков и свистков, по ее мнению, находятся на всей восьмиметровой приборной панели. Она закрыла глаза и после почти пяти минут сосредоточенного размышления ответила: «Одна тысяча двести тридцать восемь».)

Она выбрала себе вахту от 04.00 до 12.00, так что мы всегда встречались во время ленча. Обычно мы что-то готовили на скорую руку у себя, предпочитая не спускаться в «зверинец» – так по старой памяти наших солдатских столовых очень скоро стали называть кафетерий. Иногда у нас бывала компания. Прежде, на СП, по вторникам к нам почти всегда на ленч приходили Чарли и Диана, и мы не видели никаких причин отказываться от этого ритуала.

К исходу второй недели я сварил луковый суп с картофелем; в первый, но не в последний раз – в течение нескольких месяцев предстояло потреблять только те овощи, которые Тереза со своей командой смогли вырастить в невесомости. Так что около полугода не следовало надеяться ни на помидоры, ни на салат.

Первым заявился Чарли, и мы сразу же сели за нашу отложенную шахматную партию, но успели сделать по одному ходу, как вместе вошли Мэригей и Диана.

Мэригей взглянула на доску.

– Вам не кажется, что с шахмат нужно время от времени стирать пыль?

– Как ваша практика, доктор? – осведомился я, целуя Диану в щеку.

– Боже мой, лучше бы тебе не знать. Я провела все утро за обследованием прямой кишки одного из твоих любимцев.

– Элой? – Я знал, что у него возникла проблема. Она погрозила мне пальцем.

– Это тайна. И вообще, в медицинской литературе пациентов именуют по инициалам: «Больной Э».

Элой Макэби был странный человек с неприятным характером, который почти каждый день приставал ко мне с какой-нибудь жалобой или предложением. И, поскольку он был кормильцем кур, ему всегда приходилось уделять время. (Рыба и куры были единственными животными, которых мы смогли взять на корабль, с учетом невесомости. Рыбе все равно, есть у нее верх и низ или же нет, а куры слишком тупы для того, чтобы обращать на это внимание).

– Но на самом деле вы должны об этом знать. Вы оба, – сказала она Мэригей после того, как они уселись за стол. – У нас объявилась небольшая эпидемия.

Я прибавил нагрев под кастрюлькой с супом.

– Вирус?

– Если бы так… С вирусом было бы нетрудно справиться. – Мэригей налила ей кофе. – Благодарю. Это депрессия. За последние три дня ко мне обратилось двадцать с лишним человек.

– Это и впрямь похоже на эпидемию, – заметил Чарли.

– Да, люди перенимают это настроение друг от друга И это может быть опасно: возможны и самоубийства.

– Но мы ожидали этого. И были готовы, – сказала Мэригей.

– Но не так скоро и не в таком массовом масштабе. – Она пожала плечами. – И все же я не взволнована этим. Только озадачена.

Я разлил суп по тарелкам.

– А у заболевших есть что-нибудь общее?

– Естественно, в основном это люди, не имеющие постоянных рабочих мест, не занятые повседневными необходимыми делами. – Она вынула из кармана крохотный компьютер-ноутбук и нажала несколько клавиш. – Мне только что пришло в голову… Среди них нет ни одного ветерана.

– И это тоже не слишком удивительно, – сказал Чарли. – По крайней мере мы знаем, что значит быть запертыми вместе на несколько лет кряду.

– Да, – ответил я, – но не на десять лет. Скоро ты увидишь и некоторых из нас.

– Хороший суп, – сказала Мэригей. – Не знаю… Мне становится здесь с каждым днем все уютнее, когда я стала привыкать…

– Билл, – добавил я.

– Да. Полеты на кораблях были не самой плохой частью войны. Это все равно, что «неделя в добром старом доме», как мы часто говорили. К тому же теперь можно не волноваться по поводу тельциан.

– Один у нас есть, – уточнила Диана. – Но он пока что и впрямь не причиняет никаких хлопот.

– Закрылся у себя. – Я видел его, пожалуй, не больше пяти раз.

– Ему должно быть одиноко, – заметила Мэригей. – Отделенный от своего коллективного сознания…

– Кто знает, что происходит в их головах?

– Шеях, – поправила Диана. Как и полагалось медику, она ознакомилась с анатомией нашего спутника, относившегося к иной расе.

Я тоже имел о ней представление.

– Это просто такое выражение. – Чмокнув губами, я обратился к кораблю. – Поставь еще Моцарта. – Почти сразу же послышались мягкие звуки струн лютни, к которым постепенно присоединились деревянные духовые.

– Он был немец? – осведомилась Диана. Я кивнул.

– Возможно, из Пруссии.

– В наше время его все еще играли. Хотя это звучит странновато для моего уха.

Я снова обратился к кораблю.

– Какая часть твоей музыки относится к периоду до конца двадцатого столетия?

– По времени звучания приблизительно семь процентов. По наименованиям приблизительно пять процентов.

– Вот так-то! Я могу слушать только одну из каждых двадцати записей.