Джордж Мартин - Неистовые джокеры

— Эй, Малыш! — крикнул Тахион, — Только попадись ты мне, я так тебя отделаю!

Мэр уже начал подавать знаки, и им пришлось вернуться на свои места. Через десять минут симпатичный парнишка в джинсах и футболке и с неумело замазанными прыщиками на подбородке пробился сквозь толпу и дерзко помахал такисианину.

— Эй, Тахи, а вот и я!

— Хорошо, хоть у тебя хватило ума одеться.

— Я все продумал. Оставил одежду в самолете. — Он махнул рукой в сторону мавзолея. — Решил, что ты надерешь мне задницу.

— Это и сейчас еще не поздно.

— А вот и не надерешь!

Мэр побарабанил по микрофону пальцем, и над площадью разнеслись оглушительные трескучие щелчки. Рулетка, которая переводила взгляд с мальчика на такисианина, увидела, как глаза парнишки тревожно расширились. Тахион, метнув на Коха виноватый взгляд, подскочил к краю трибуны. Малыш развернулся, нагнулся и услужливо подставил доктору тощий зад, и тот дал ему торопливого, но очень осторожного пинка.

— Малыш, не ввязывайся ни в какие авантюры.

— Так нечестно. Бессовестный такисианин пускает в ход инопланетные силы, чтобы подавить волю беззащитного ребенка, — объявил Малыш в стиле заголовков «Нэшнл информер».

— Малолетний преступник использует способности туза, чтобы досаждать горожанам.

— Досаждать? Почему не «наводить ужас»?

— Повзрослей для начала. — Мэр уже начал бросать на эту парочку негодующие взгляды. — А теперь брысь отсюда! Мне сейчас нужно выглядеть исполненным достоинства.

— Удачи.

Он махнул рукой и снова исчез в толпе.

— Кто это?

— Малыш Динозавр. Он умница, но, к сожалению, находится в том ужасном возрасте посередине между мальчиком и мужчиной, когда с ним очень трудно общаться. Тузы просто рвут и мечут, потому что он вечно путается у них под ногами. Должно быть, его родителям нелегко растить туза, но дети — это такая радость…

— Эй, тебя все слушают, — сказала Рулетка, прерывая его болтовню.

— О, спасибо тебе. — Наклонившись к ее уху, он добавил: — А после этого мы сможем удрать отсюда.

Инопланетянин выглядел довольно комично. Невысокий, едва видный из-за возвышения, в красном атласном костюме и с длинными рыжими волосами, как у панкующего лорда Фаунтлероя. Женщина заметила, что у него нет при себе заранее заготовленного текста, и задумалась, разумно ли произносить такую речь экспромтом. Потом он поднял голову и заговорил, и комизм уступил место достоинству — и искреннему состраданию.

— Мне всегда нелегко подобрать слова в этот день. Если мы празднуем, то что? Или же мы воздаем почести и вспоминаем? И если так, то кому мы воздаем почести и что вспоминаем, чтобы не повторить подобных ошибок впредь? Сегодня вы не раз услышите о Джетбое, о Черепахе, о Циклоне и сотне других тузов. — Он махнул в сторону массивного зеленого панциря, висевшего в воздухе над толпой. — И обо мне тоже. Но я не думаю, что это справедливо, и хочу сказать о других. О Глянце, приютившем брошенного ребенка, о Джубале, у которого всегда найдется в запасе монетка для джокера, временно оказавшегося на мели, и о Десмонде — Ксавье больше чем кто-либо другой сделал для того, чтобы в Джокертауне появлялись парки и процветали школы.

Я говорю о джокерах потому, что считаю — они могут многому научить и стать достойным примером для других людей. Их страдания, умственные, физические и душевные, стоят в одном ряду со всем тем, что пришлось пережить человечеству за его историю, и они перепробовали множество способов справиться со своей изоляцией, начиная от мужественного терпения в ответ на все обиды и притеснения полиции и прочих должностных лиц и заканчивая насилием, в которое вылились события тысяча девятьсот семьдесят шестого года. А теперь они изобрели новый подход. Чувство уверенности в себе и в помощи соседей позволило им создать в границах так называемого Джокертауна настоящую сплоченную общину.

Я говорю о различных достижениях этих замечательных людей по той причине, что в стране зреют новые умонастроения, которые кажутся мне не предвещающими ничего хорошего. Снова слышатся голоса, которые пытаются четко определить, кто такой американец, и очернить и принизить тех, кто не попадает в это мнимое большинство. А оно действительно мнимое. Ибо каждый человек — совершенно неповторимая личность. Не существует ни «единодушного мнения», ни «единственно верного» образа действий. Существуют лишь люди, которые, сколь бы безобразной и пугающей ни казалась их внешность, в душе лелеют те же надежды, мечты и чаяния, что и каждый из нас.

Пожалуй, сегодня, в сороковую годовщину Дня дикой карты, я хочу сказать: будьте милосердны. Ибо беды проистекают из множества разных источников, а не только из инопланетного вируса, появившегося за сотни световых лет от Земли, и может настать миг, когда все мы, натуралы, тузы и джокеры, будем нуждаться в этом милосердном мире, в руке помощи, в чувстве единения, примеры которого сегодня являют нам джокеры. Спасибо вам.

Послышались громовые аплодисменты, но вид у такисианина, когда он возвратился к ней, был несчастный.

— Очень благородно, но неужели ты считаешь, будто это подействует? — спросила Рулетка.

Он снова подхватил ее под руку и увлек к лестнице.

— Одни станут сравнивать меня с матерью Терезой, а другие скажут, что я эгоистичный сукин сын.

— А ты, что скажешь ты?

— Я скажу, что я ни то и ни другое. Я просто пытаюсь жить так, как подсказывает мне моя честь, и получить то счастье, которое жизнь мне дает. — Они остановились рядом с лимузином, и Тахион вдруг обхватил ее за талию и уткнулся лицом ей в грудь. — И я рад, что сегодня моя жизнь дала мне тебя.

Женщина яростно оттолкнула его и попятилась назад, пока не наткнулась на машину.

— Не ищи у меня утешения. Я никого не могу утешить. И вообще, зачем оно тебе? Ты — ангел Джокертауна. Большая шишка с личным лимузином, такая же звезда, как любой из тузов.

— Да, да и еще раз да! Но меня терзает вина, преследует воспоминание о неудаче, которое каждый год пятнадцатого сентября обрушивается на меня с новой силой! Господи, до чего же я ненавижу этот день! — Он грохнул кулаками по капоту машины, и Риггс отошел, как завороженный глядя на обшлага своей униформы. Плечи Тахиона несколько секунд тряслись, потом он утер глаза ладонью и повернулся к ней, — Да, тебе нечем утешить меня. Я принимаю это. Ты сказала, что бродила в отчаянии. И я тоже. Так давай же хотя бы пройдем по этому пути рука об руку, и если мы не можем утешить друг друга, то хотя бы разделим друг с другом это отчаяние.

— Прекрасно.

Усевшись в лимузин, Рулетка уткнулась лбом в стекло.