Филип Дик - Помутнение

— Вызывался. Это его работа. — Он и понятия не имел. И не имеет, потому что сейчас у него нет вообще никаких понятий. Вы знаете не хуже меня. И не будет. Никогда-никогда, сколько бы он ни прожил. Это произошло не случайно, все было запланировано. Мы на это рассчитывали. На мне тяжелейшая вина. Я чувствую на плечах… труп- труп Боба Арктора. Хотя формально он жив.

Ее голос поднялся. Люди за соседними столиками отвлеклись от своих гамбургеров и с любопытством смотрели в их сторону. Майк Уэстуэй сделал знак, и Донна с видимым усилием взяла себя в руки.

— Существо, лишенное мозга, нельзя допросить и разоблачить. — Мне пора возвращаться, — сказала Донна, взглянув на часы. — Я сообщу руководству, что, по вашему мнению, все в порядке.

— Надо дождаться зимы, — сказал Уэстуэй. — Зимы? — Не спрашивайте почему. Уж так есть: либо получится зимой, либо не получится вовсе.

— Подходящее время. Когда все мертво и занесено снегом. Он рассмеялся. — В Калифорнии-то? — Зима духа. Mors ontologica. Когда дух мертв. — Только спит. — Уэстуэй поднялся, положил руку ей на плечо. В голову почему-то пришла мысль, что этот кожаный пиджак, возможно, в былые счастливые дни подарил Ар.

— Мы слишком долго над этим работали, — сказала Донна тихим ровным голосом. — Скорей бы все кончилось. Иногда по ночам, когда я не могу заснуть, мне кажется, что мы холоднее их. Холоднее врага.

— Я смотрю на вас и вижу самого теплого человека из всех, кого знаю. — Я тепла снаружи: это то, что видят люди. Теплые глаза, теплое лицо, теплая фальшивая улыбка. Внутри я холодна и полна лжи. Я не такая, какой кажусь; я отвратительна. — Она говорила спокойно и все время улыбалась. — Я давно поняла, что другого выхода нет, и заставила себя стать такой. Это не так уж плохо — легче добиться своей цели. Все люди такие, в большей или меньшей степени. Что действительно кошмарно — это ложь. Я лгала своему другу, лгала Бобу Арктору постоянно. Однажды я сказала ему, чтобы он мне не верил, и, конечно, он решил, что я шучу. Но я его предупреждала. Он сам виноват.

Донна встала из-за стола и пропала в толпе. Уэстуэй мигнул. Должно быть, так чувствовал себя Боб Ар Только что она была тут. живая, осязаемая, и вдруг — ничего. Растворилась. Исчезнувшая девушка. Из тех, что приходят и уходят по своей воле. И ничто, никто не может остаться с ней рядом.

Арктор пытался удержать в Агенты по борьбе с наркоманией неуловимы. Тени, исчезающие, когда того требует работа. Словно их и не было. Арктор любил призрак, голограмму, сквозь которую нормальный человек пройдет, не заметив. Им нужно поставить памятник. Всем тем, кто погиб. И тем, кто — еще хуже — не погиб. Остался жить после смерти. Как Боб Ар.

Такие, как Донна, пропадают навсегда. Новые имена, новые адреса. Вы спрашиваете себя: где она теперь?

А ответ… Нигде. Потому что ее и не было. Вернуть Донну, найти, привязать к себе… Я повторяю ошибку Арктора. Любить атмосферное явление. Вот — трагедия. Ее имя не значится ни в одной книге, ни в одном списке; ни имя, ни место жительства. Такие девушки есть, и именно их мы любим больше всего — тех, кого любить безнадежно, потому что они ускользают в тот самый миг, когда кажутся совсем рядом.

Возможно, мы спасли его от худшей участи, подумал Уэстуэй. И при этом пустили то, что осталось, на благое дело.

Если повезет.

— Ты знаешь какие-нибудь сказки? — спросила Тельма. — Я знаю историю про волка, — сказал Брюс. — Про волка и бабушку? — Нет. Про черно-белого волка, который жил на дереве и прыгал на фермерскую скотинку. Однажды фермер собрал всех своих сыновей и всех друзей своих сыновей, и они встали вокруг дерева и принялись ждать, когда волк спрыгнет.

Наконец волк спрыгнул на какую-то паршивую коричневую тварь, и тогда они все разом его пристрелили.

— Ну, — расстроилась Тельма, — это грустная история. — Но шкуру сохранили, — продолжал Брюс. — Черно-белого волка освежевали и выставили его прекрасную шкуру на всеобщее обозрение, чтобы все могли подивиться, какой он был большой и сильный. И последующие поколения много говорили о нем, слагали легенды о его величии и отваге и оплакивали его кончину.

— Зачем же тогда стрелять? — У них не было другого выхода. — Ты знаешь веселые истории? — Нет, — ответил Брюс. — Это единственная история, которую я знаю. Он замолчал, вспоминая, как волк радовался своим изящным прыжкам, какое удовольствие испытывал от своего мощного тела. И теперь этого тела нет, с ним покончили.

Ради каких-то жалких тварей, все равно предназначенных на съедение. Ради неизящных, которые никогда не прыгали, никогда не гордились своей статью. Но, с другой стороны, они остались жить, а черно-белый волк не жаловался. Он ничего не сказал, даже когда в него стреляли; его зубы были на горле у добычи. Он погиб впустую. Но иначе не мог. Это был его образ жизни. Единственный, который он знал. И его убили.

— Я — волк! — закричала Тельма, неуклюже подпрыгивая. — Уф! Уф! Брюс с ужасом впервые заметил, что ребенок — калека. — Ты не волк, — сказал он и ушел. А Тельма продолжала играть, ковыляя и прихрамывая. Подпрыгнула, споткнулась и упала. Он плелся по коридору и искал пылесос. Ему велели тщательно пропылесосить помещение для игр, где проводили время дети.

— По коридору направо. — сказал ему Эрл. Он подошел к закрытой двери и открыл ее. Посреди комнаты старая женщина пыталась жонглировать тремя резиновыми мячиками. Она встряхнула растрепанными серыми волосами и улыбнулась беззубым ртом. Он увидел запавшие глаза; запавшие глаза и разинутый пустой рот.

— Ты так можешь? — прошепелявила она и подбросила все три мячика. Они упали ей на голову, на плечи, запрыгали по полу. Старуха засмеялась, брызгая слюной.

В дверь вошел человек и остановился за спиной у Брюса. — Давно она тренируется? — спросил Брюс. — Порядком. — И к старухе: — Попробуй еще. У тебя уже лучше получается.

Старуха хихикала, снова и снова высоко подбрасывала мячики, втягивала голову в плечи и, скрипя всеми суставами, подбирала их с пола.

Человек рядом с Брюсом презрительно фыркнул. — Тебе надо вымыться. Донна. Ты грязная. Брюс потрясенно сказал: — Это не Донна. Разве это Донна? Он пристально взглянул на старуху и почувствовал смятение: в ее глазах стояли слезы, но она смеялась. Смеялась, когда швырнула в него все три мячика. Он еле уклонился.

— Нет, Донна, нельзя, — сказал человек рядом с Брюсом. — Не кидай в людей. Иди умойся, от тебя несет.

Старуха засеменила прочь, сгорбленная и маленькая. Человек рядом с Брюсом закрыл дверь, и они пошли по коридору. — Донна давно живет? — Давно. Я здесь шесть месяцев, а она уже была. — Тогда это не Донна, — твердо заявил Брюс. — Потому что я приехал неделю назад.