Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф
— Как мы знаем из Писаний, наш виток построил Пас. Он построил его, я полагаю, так, чтобы тот мог существовать долгое, долгое время, но виток не выдержит бесконечно в его отсутствие. Сейчас Пас мертв, и у солнца нет хозяина. Мне кажется, что летуны пытаются приручить или, возможно, вылечить его. Как-то раз продавец на рынке сказал мне, что его дед считал, будто их появление предвещает дождь; так что вся моя жизнь, и жизнь моей мамы, и жизнь ее родителей прошла под их защитой — они боролись с солнцем.
Шелк посмотрел через завядшую листву на тонкую золотую линию, уже суженную тенью.
— Но они потерпели поражение, майтера. Именно это сказал мне вчера летун перед тем, как испустить последний вздох. Тогда я не понял его слова; но сейчас я понимаю или, по меньшей мере, думаю, что понимаю. То, что случилось на улице, безошибочно доказывает это. Наш город, и любой другой, должен помогать им, если может, и готовиться к худшим временам, таким, каких мы еще не знали.
Из-за беседки послышался дрожащий старый голос Квезаля:
— Извините меня, патера. Майтера. — Высохшие лозы раздвинулись, и он вошел внутрь. — Я подслушал то, что вы сказали, патера. Ничего не мог поделать, такая тишина. Вы простите меня, я надеюсь?
— Конечно, Ваше Святейшество. — Оба встали.
— Садись, дочь моя. Садись, пожалуйста. Я могу сесть рядом с вами, патера? Спасибо. Все спрятались внутри, я полагаю, или отправились сражаться. Я был наверху в вашем доме, патера, и поглядел в окно. На улице нет ни одной тележки, и слышна стрельба.
Шелк кивнул:
— Ужасно, Ваше Святейшество.
— Так оно и есть, и я подслушал, как вы сказали это раньше, патера. Майтера, судя по всему, что я слышал о тебе и читал в наших документах, ты — женщина со здравым рассудком. На самом деле женщина, выделяющаяся этим ценным качеством. Вайрон воюет сам с собой. Мы с вами разговариваем, а тем временем умирают мужчины, женщины и даже дети. Нас называют мясниками за то, что мы предлагаем богам кровь животных, хотя они — неразумные твари и умирают мгновенно ради высших целей. А сейчас по сточным канавам бежит бессмысленно пролитая человеческая кровь. Если мы мясники, то как они назовут себя, когда все кончится? — Он покачал головой. — Героями, я полагаю. Ты согласна?
Майтера Мрамор молча кивнула.
— И я спрашиваю тебя, чем это может закончиться? Скажи мне, Майтера. Скажи нам обоим. Мой коадъютор боится моего чувства юмора, и временами я сам боюсь, что слишком злоупотребляю им. Но я никогда не был более серьезным.
Она пробормотала что-то невнятное.
— Громче, майтера.
— Патера Шелк станет нашим кальде.
Квезаль откинулся на спинку маленькой грубой скамьи.
— Значит, это правда. Ее репутация здравомыслящей женщины целиком оправдана, патера-кальде.
— Ваше Святейшество!
Майтера Мрамор, не вставая, поклонилась Квезалю:
— Вы очень добры, Ваше Святейшество.
— Майтера. Положим, я могу утверждать, что это не единственное решение. Положим, я могу сказать, что Аюнтамьенто правило нами раньше и может править дальше. Нам нужно только подчиниться. Что в этом плохого?
— Тогда будет новое восстание, Ваше Святейшество, и еще больше бунтов, — сказала майтера Мрамор, не глядя на Шелка. — И еще больше сражений, новые восстания каждые несколько лет, пока не сбросят Аюнтамьенто. Уже двадцать лет я наблюдаю, как недовольство растет, Ваше Святейшество, а сейчас они убивают, как и сказал патера. Интервалы между сражениями будут уменьшаться, пока кровопролитие не станет непрерывным. И… и…
— И что? — Квезаль нетерпеливо взмахнул рукой. — Скажи нам.
— И солдаты будут умирать, Ваше Святейшество, один за другим. Каждый раз, когда народ восстанет, погибнет еще немного солдат.
— Теперь вы понимаете? — сказал Квезаль, поворачивая голову на морщинистой шее к Шелку. — Ваши сторонники должны победить, патера-кальде. Хватит вздрагивать, когда я называю вас так, вы должны привыкнуть к такому обращению. Они должны, потому что только их победа принесет Вайрону мир. Надо сообщить Лори и остальным, что они могут спасти свои жизни, если сдадутся. Лемур уже мертв, вы знаете об этом?
Сглотнув, Шелк кивнул.
— Теперь, когда Лемур ушел, несколько щелчков вашего кнута заставят остальных идти туда, куда вы хотите. Но вы должны стать кальде, и народ должен увидеть, что вы им стали.
— Могу ли я что-то сказать, Ваше Святейшество?
— Только не говорите мне, что вы, помазанный авгур, отказываетесь сделать то, что просит ваш Пролокьютор.
— Вы были Пролокьютором много лет, Ваше Святейшество. И стали им задолго до того, как я родился. Вы были Пролокьютором в дни последнего кальде.
Квезаль кивнул:
— Я хорошо знал его. И собираюсь узнать получше вас, патера-кальде.
— Я был ребенком, когда он умер, Ваше Святейшество, ребенком, который только учился ходить. Наверняка происходило очень много событий, о которых я и не слышал. Я подчеркиваю это потому, что я спрашиваю от незнания. Если вы предпочтете не отвечать, я больше ничего не скажу об этом.
Квезаль кивнул опять:
— Если бы меня спросила майтера, или ваш аколит, или даже мой коадъютор, я бы отказался, в точности, как вы предполагаете. Но я не могу себе представить вопрос, заданный нашим кальде, на который я не отвечу. Мой долг — отвечать ясно и точно на любой вопрос. Что тревожит вас?
Шелк пробежал пальцами по волосам.
— Ваше Святейшество! Когда кальде умер, вы — или кто-нибудь другой — протестовали против решения Аюнтамьенто не проводить выборы?
Квезаль кивнул, как бы себе, и провел трясущейся рукой по безволосому черепу — почти как Шелк, но, тем не менее, совсем по-другому.
— Короткий ответ — если бы я собирался отвечать коротко — был бы «нет». Я не протестовал. Как и другие. Однако вы заслуживаете больше, чем короткий ответ. Вы заслуживаете полного объяснения. Тем временем, тело этого удачливого молодого человека лежит на алтаре, наполовину поглощенное огнем. Я видел его из вашего окна. Вы говорили, что не намерены рассматривать свое звание в качестве оправдания неподчинения. Пойдете ли вы со мной на улицу и поможете ли сделать то, что мы можем сделать? Когда мы закончим, я дам полный ответ на ваш вопрос.
* * *
Скорчившись за оставшейся стеной опустошенного пожаром магазина, майтера Мята изучала лица подчиненных. Зорилла выглядел испуганным, Липа — потрясенной, а большой чернобородый мужчина (она забыла его имя, даже если и слышала его) — решительным.
— Итак, — сказала она.
«Все равно, что говорить классу, — подумала она. — Никакой разницы. Хотела бы я иметь доску и мелки».
— Итак, мы только что получили новости. Плохие
