Сергей Трищенко - Таблетки от пуль (сборник)

Мало того: я, кажется, недавно научился улавливать их мысли. Это очень сложно, они обрывочны и непонятны, особенно когда не касаются непосредственно нас — но они есть!

Лучше всего у меня получается улавливать мысли, когда люди записывают их на листах бумаги, или когда они уже записаны. Люди называют эти листы книгами. Я попробовал и сам записывать свои мысли, и понял, что так думать гораздо легче!

Я рассказал о своём открытии старейшинам. И тут меня ожидал жестокий удар: они меня не поняли! Напрасно я пытался втолковать им, они лишь переглядывались, перемигивались да хмыкали.

Так я сделал ещё одно открытие: не все крысы разумны! Это было для меня, наверное, ещё большим шоком, чем открытие разумности людей. Нет, все наши прекрасно понимали меня, когда я говорил о еде, о тёплой норке, об опасностях, которые подстерегают нас в человеческих жилищах… Но они ничего не понимали, когда я начинал объяснять им причины опасности.

Меня не понял никто, даже старейшины!

Неужели я — единственный разумный крысёнок во всем мире?

А потом появился Капкан.

То есть это я знал, что найденное устройство — Капкан: я уловил мысль человека, который его ставил.

Но напрасно я пытался объяснить это старейшинам. Они говорили, что за всю свою долгую жизнь встречались с разными ловушками, но такой никогда не видели. А значит, это не ловушка, а что-то иное. И я должен пойти и проверить, что. Тем более что от неё так вкусно и приятно пахнет.

Впустую я говорил, что это приманка, что трогать её нельзя… Один их старейшин, седоусый, заявил, что ему прекрасно известно, что такое приманка. Что он сам, будучи таким же маленьким и глупым, как я — это его слова! Это я-то маленький и глупый? Так вот, что он лично, когда был таким же маленьким и глупым, попробовал один раз приманку и потому прекрасно знает, какая она бывает.

— Она была вкусной, очень вкусной, — вспоминал он, закатив глаза. — Но к основному вкусу примешивался второй, очень странный… Я съел совсем немного, маленький кусочек — и мне стало плохо, очень плохо. Я долго болел, и если бы не моё крепкое здоровье, — тут он презрительно посмотрел на меня, — я бы не выжил. Но ты можешь использовать мой бесценный опыт: если почувствуешь вдруг два вкуса, сразу выплюнь так называемую приманку — и ты останешься в живых. Иди, крысёныш!

— Но почему именно я? — вскричал я.

— Потому что только старейшины решают, кто более важен для Стаи, а кто нет. Если же столь важное решение, — он поднял кверху средний коготь, — давать на откуп каждому юному крысёнышу, — он горько усмехнулся, — тогда Стая давно перестала бы существовать.

Всё. Я понял, что погиб. И я смирился. Я понял, что ничего не смогу сделать. Мне никак не пробить ту стену непонимания, которую они воздвигли между собой и мной.

Если бы это была отрава, яд — так называлась та приманка, которую когда-то будто бы попробовал старейшина — я бы попытался обмануть их: сделать вид, что откусил, даже взять в рот… а потом выплюнуть и завопить, что у неё странный вкус! Или ещё как-нибудь.

Но капкан… У меня есть только одна возможность, одно средство убедить их: откусить кусочек приманки так, чтобы капкан сработал, а самому отскочить, чтобы он не успел схватить меня. (Тут я, наверное, плохо понял мысли большого человека, когда он объяснял принцип капкана маленькому человеку). Или… или своей смертью убедить старейшин в том, что был прав. Но почему они не хотят верить мне? Только потому, что я маленький и слабый? Но… я как-то прочитал в одной из человеческих книг, что была такая страна — Спарта, и в ней самых маленьких и слабых сбрасывали со скалы в пропасть. И поэтому все люди там были сильными, здоровыми… но глупыми. Они не придумали ничего нового, полагались всегда лишь на свою силу. А их соседи в это время придумывали новое вооружение, новые приемы защиты и нападения… и в результате государство Спарта исчезло с лица земли. То же самое, в конечном счете, ждет и всех нас, если… если…

Всё, за мной пришли. Два сильных, здоровых серых стража. Убежать от них я не смогу. Да и куда бежать? Разве я смогу жить без Стаи?

Поэтому я вынужден принести себя в жертву. Во имя Стаи.

Мне придётся идти. Идти, чтобы погибнуть. Единственное, что я могу — захватить с собой эти заметки. Для кого? Не знаю. Может быть, когда-нибудь, кто-нибудь их прочитает — неважно, кто: люди или крысы. Может, тогда изменится отношение между разумными существами разного вида.

Но… если среди крыс не все разумные, значит, точно так же и среди людей? А это означает, что вражда будет продолжаться.

И всё равно: мои записи — это ещё один, пусть самый маленький, шанс…

Но почему? Почему мне не поверили свои? Я же предупреждал их! Почему они так глупы? Ведь я, наверное, самый умный крысёнок из всех! Я умнее их всех, вместе взятых!

А может… а может, именно поэтому от меня и хотят избавиться?

В тисках капкана неподвижно лежал маленький крысёныш. Левой лапкой он прижимал к животу небольшой клочок мелко исписанной бумаги… 

Окурок

От колеблющегося света казалось, что у говорившего две пары рогов. Это чётко высвечивалось на покрытой многовековым слоем копоти стене пещеры. Но он отнюдь не был уродом, скорее наоборот. Но то была дьявольская красота — в буквальном смысле.

Двумя когтистыми пальцами он держал дымящийся окурок.

И вещал — говорить по-простому подобные существа не могут:

— На этот окурок налагается заклятие! Любой человек, дерзнувший поднять его, попадёт ко мне в абсолютную и безоговорочную зависимость! Он станет моим вечным слугой и вечным рабом! И это справедливо и логично: что делают слуги, как не постоянно убирают за своим господами? Господа свинячат, а слуги вычищают. Господа гадят, а слуги расхлёбывают. Поэтому то, что я говорю, не противоречит укладу жизни на Земле и потому не может быть ею отвергнуто!

С этими словами он прицелился и аккуратно бросил окурок. Сквозь стену.

Петр Иванович не терпел мусора. Его раздражали неподметенные тротуары, крошки хлеба на обеденном столе, невымытые стекла и нечищенные ботинки. А с паутиной в доме он боролся всеми доступными способами.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что, увидев лежащий на чисто вымытом дождями тротуаре дымящийся окурок, Петр Иванович аккуратно, кончиками пальцев, поднял его и направился к ближайшей урне.

Но что это?

Окурок вдруг сделался нестерпимо горячим. Как будто внутри вспыхнуло адское пламя.

А выпустить его Петр Иванович не мог. И не потому, что руки словно прикипели к окурку. Просто Петр Иванович подумал: