Станислав Лем - Дневник, найденный в ванне

— Уверены? Ничего себе! А доказательства у вас есть?

— Нет, — признался я, но тут же возобновил атаку. — Так вот, если вы искренни и от души желаете мне добра, пожалуйста, скажите мне немедленно, что же в ней было? Я ни слова не знаю, совершенно не ведаю, что она содержала! Ни единого слова!

Я в упор смотрел ему в глаза, чтобы он не мог их опустить или отвести в сторону. Эрмс смотрел на меня, потом губы его надулись, задрожали, и вдруг он разразился громким смехом.

— Так все дело в этом? — воскликнул он. — Дорогой мой! Инструкция… Но ведь я же ее не помню! Зачем мне втирать вам очки? Я просто не помню. И это вовсе не удивительно — посмотрите, сколько их у меня!

Словно бы забавляясь, он стал поднимать со стола толстые стопки подшитых бумаг. Он потрясал ими в воздухе, тискал их, не переставая говорить.

— Вы в состоянии все это запомнить? Ну, скажите сами, пожалуйста.

— Нет, — тихо, но отчетливо произнес я. — Я вам не верю. Вы утверждаете, что ничего не помните? Ни единого слова, ни общего содержания? Ничего? Я вам не верю!

Бросив ему это в глаза, я умолк, испуганный, затаив дыхание, потому что это был последний человек, на которого я все еще, не знаю сам почему, мог хоть в чем-то рассчитывать. Если бы он под нажимом признался мне, что действует по приказу свыше, что он не является собой, Эрмсом, светловолосым парнем с добрыми глазами, но служебным исполнителем своих обязанностей — тогда мне оставалась только ванная наверху.

Эрмс долго не отвечал. Он потер рукой лоб, почесал за ухом, вздохнул.

— Вы потеряли инструкцию, — сказал он наконец. — Ну-ну. Конечно же, это что-то. Из этого будет следовать дисциплинарное взыскание. Хочу я того или не хочу, но я должен вчинить иск. Однако в этом нет ничего страшного, поскольку вы ведь не покидали Здания?

Он умоляюще посмотрел на меня.

— Нет.

— Слава Богу.

Он с облегчением вздохнул.

— В таком случае это будет просто формальность. Мы займемся этим позже. Что касается ваших последних слов, то я их просто не слышал, и все. Было бы весьма печально, если бы каждое пустячное расстройство ценного работника должно было… могло бы меня затронуть. Это самым неопровержимым образом доказывало бы, что я попросту не могу занимать это место.

От избытка эмоций он стукнул кулаком по столу.

— Вы не верите в мою искренность? Не верите в мое доброе отношение? Ну да, за что бы это мне к вам хорошо относиться? Почему? Мы почти не знаем друг друга, и вообще… — Он развел руками. — Но это не так. Прошу вас, пожалуйста, примите во внимание то, что я вам скажу: я являюсь не просто чиновником, закоренелым бюрократом, листающим эти злосчастные бумаги… — он стукнул кулаком по столу так, что они даже задвигались с шелестом, — но, и это прежде всего, отправной станцией, портом, от которого уходят наши лучшие люди — туда. Ну, я не буду говорить вам, отмеченному специальной миссией, что ждет вас там. Поэтому, хотя я вас, естественно, не знаю, хотя у нас не было частных контактов, тем не менее, я знаю, верю на основании этого отличия (миссия ведь не поручается кому попало), что вы заслуживаете уважения, доверия, доброжелательности, тем более, что по причинам отнюдь не личного характера вы будете лишены этого на неопределенное время, да что там — подвергнуты грозной опасности. Поэтому я был бы последней сволочью, если бы в такой ситуации не старался бы по мере возможности помочь вам не только в сфере служебных, чисто ведомственных обязанностей, но и в любом другом отношении в каждом деле. Теперь относительно того, что я не помню содержания этой инструкции. Вас это возмущает. Может, и правильно. Память у меня действительно скверная, что еще более усугубляется массой дел, которыми занята моя голова. Но начальство, пожалуй, не считает это моим недостатком, поскольку в нашей профессии не рекомендуется запоминать слишком многое. Вот, предположим, отправитесь вы с миссией, а я совершенно неумышленно, во сне, по рассеянности, чисто случайно выболтаю какую-нибудь деталь, с виду малозначительную, которая, будучи передана по каким-то каналам, может привести к вашей гибели. К гибели, понимаете? Поэтому не лучше ли вместо того, чтобы ежеминутно остерегаться — что я на самом деле и так делаю, сразу и основательно все забыть? Ведь — вы меня, пожалуйста, извините — не каждый же теряет такую важную вещь, как инструкция, и трудно требовать от меня, чтобы я был к этому специально подготовлен. Так что прошу на меня не сетовать. Делу мы дадим ход, это само собой, а вам следует все же избавиться от необоснованных подозрений.

— Хорошо, — сказал я, — я вас понимаю, по крайней мере, стараюсь понять. Но как быть с инструкцией? Ведь должен же быть где-то оригинал?!

— Естественно! — ответил он, затем характерным движением отбросил светлые пряди со лба. — Он обязательно должен быть в сейфе командующего. Но чтобы добраться до него нужно специальное разрешение. Вы, пожалуй, это понимаете. Но это не должно занять очень много времени, — добавил он поспешно, словно бы желая рассеять мое беспокойство.

— А могу я оставить… то есть сдать это вам? — спросил я, кладя на стол папку, которую отыскал среди вороха своих бумаг.

— Что это?

— Разве я не говорил? Это папка, которую мне подложили.

— Снова вы за свое! — Он покачал головой. — Кто знает, — пробормотал он как бы про себя, — не следует ли мне направить вас в Медицинский Отдел…

С этими словами он развязал тесемки и бросил взгляд на оба сшитых белой ниткой листа, лежавшие сверху. Когда он разглядел их, на лице его появилось какое-то особое выражение.

— Однако… — пробормотал он.

Через несколько секунд Эрмс поднял на меня свои светлые глаза.

— Вы позволите, я выйду на минутку, буквально на несколько секунд?

Я не возражал, тем более что он забирал с собой компрометирующие меня документы. Эрмс вышел в боковую комнату, даже не прикрыв за собой дверь. Я услышал, как он двигает стулом, после чего наступила тишина, нарушаемая только лишь легким поскрипыванием. Заинтересовавшись, что же он там делает, я встал и медленно подошел к приоткрытой двери.

Эрмс сидел спиной ко мне за маленьким столом под рефлектором и с величайшей сосредоточенностью водил карандашом по листу бумаги, срисовывая с лежащего у него под рукой моего листка план Здания. Не веря собственным глазам, я переступил порог. Пол скрипнул. Эрмс повернулся, увидел меня, стоящего в дверях, и дрожь, пробежавшая по его лицу, трансформировалась в добропорядочную улыбку.

Он встал.

— Все, я уже, — сказал он. — Я не хотел быть столь невежливым и делать что-то при вас, вот поэтому… — Срисованный план он отбросил с демонстративной небрежностью на стол, так что тот, скользнув по поверхности, замер на самом краю, свешиваясь над полом, а сам направился ко мне с оригиналом в руках.