Евгений Филимонов - Мигранты

(Целый абзац жирно, неприглядно замазан)... словом, когда это выяснилось, предпринять что-то было уже невозможно. Я оказался полностью в их власти, в этих подземельях, которым вроде и конца-краю нет. Это не в иных мирах, это по сути рядом с тобой, но - недостижимо, и все время страшное ощущение полной потери себя. Фатальный вздор - представлять их посланцами издалека, это обычные бесы, они просто регулярно меняют приманку и облик. Но не это главное - Ниночка, тот, кто живет с тобою теперь, это вовсе не я, знай! Это изделие, кукла, Буратино с тремя-четырьмя датчиками, он еле умеет говорить, да и на меня не очень-то смахивает, но им сходство и не важно, они заряжают внушением, и тебе, за исключением очень уж грубых несуразиц, все кажется нормальным. Нинок, я пропал окончательно, но ты еще можешь выбраться.

Эта иллюзия, нынешнее верование в "серебристых людей" из пространства оборачивается уже теперь многими жертвами; расскажи об этом, где надо, подключи контрразведку. Здесь много тех, что числятся пропавшими без вести.

Этого Буратино можно уничтожить, нужно только (несколько строк зачеркнуто) и тогда все станет на место. Тогда - но это почти несбыточно, - может быть, ты вызволишь и меня. Главное, пока не позволяй ему (зачеркнуто), не подписывай ничего в его присутствии, не смотри в глаза они читают по взгляду, не эта кукла, конечно, а те, кто пользуется им, как биноклем; на него действуют, как это ни смешно, лишь заклятья, те, что я перечислил.

Нина, про... (тут письмо обрывается на полуслове, внизу страницы длинный росчерк, будто писавшего куда-то вдруг поволокли).

ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ

Столетье назад - теперь это видно - тогдашний широкий всеохватный гуманизм напитан был крепчайшей убежденностью, что мировой вектор событий несомненно к лучшему, "из мрака" - так тогдашние прогрессисты обзывали свою чудесную пору. И огромный хрустальный массив той убежденности лишь нынче, похоже, осел, растрескался, обратился в стеклянный бой. Но жить без такой вот эпохальной веры в лучшее - это ведь вовсе уподобиться хряку, что сегодня повизгивает, жрет, плодится, а завтра, глядишь, его уже потрошат на заднем дворе. И все же этой славной людской традиции, блистательной перспективе вдали, по всему видать окончательно пришел конец. А потому и биологическая природа наша, чувствительная к таким вещам как сейсмограф, меняется на глазах.

Как водится, плебс первый нутром ощутил перемену, и случаи четвероногого хождения, всего лишь пяток лет назад бывшие сенсацией, теперь никого особо не удивляют. А массовая регистрация лекарями (их, правда, теперь по-старинке именуют ведунами), случаев атавизма? Не далее как позавчера встретился нам в подземном переходе экземпляр дымчато-серый, волчьей масти юноша, что куда-то мчался, держа в зубах (!) дамскую сумочку. Да, именно волосатость - вот первое, что бросается в глаза, волосатость и - следствие - отказ от одежды. Еще симптом: женский бюст (у молодежи это особенно заметно), явно смещается книзу, ближе, так сказать, к коровьему варианту, а верхние два ряда желез остаются недоразвитыми. Посему новое поколение так потешается над классическими, еще кое-где уцелевшими мраморными торсами, потешается на свой лад, усевшись в кружок прямо на грязный пол возле монумента, закатив глаза и раскачиваясь на седалищах, хохочут они - но это уже не совсем людской хохот, скорее какой-то визгливый кашель - до тех пор, пока заводила стаи не вспрыгнет на плечи злосчастной Венере и серией ужимок не доведет своих приятелей до окончательного изнеможения.

Почему мы ходим по улицам с дробовиками? Ведь патроны к ним давно уже вышли, и в обыденной жизни гораздо сподручнее стальной прут, или монтировка? Тут сказывается, на мой взгляд, возрождающееся мистическое отношение к огнестрельному оружию, из тусклого родового воспоминания об огненной смертоносной трубке, их опасаются чем дальше, тем больше, помимо всякой логики. Не понятно также, как ориентируются враждующие стаи в потасовках, как они различают друг друга - по масти? По запаху?

Что впечатляет по сравнению с недавним, так это молчаливость нынешней жизни.

Вопли и крик - лишь в момент крайнего возбуждения, драки, насилия, в прочее же время мои соплеменники (могу ли с полным правом теперь их так называть?) быстро и безгласно снуют по своим делам, обмениваясь друг с другом знаками угрозы, или приязни, в зависимости от характера встречи. То там, то здесь возникает внезапно людское скопление, куча, короткий визг и, подойдя туда (с дробовиком, разумеется), находишь на опустевшей площадке затоптанное тело, или же изнасилованную, с воющим плачем собирающую разбросанные манатки.

Кое-кто думает, что нынешний образ жизни - дело преходящее, голод, эпидемии, нашествие дальних врагов вскорости вынудит к нормализации, хочешь того или нет. Однако ж надежды на такое держатся лишь на благих предположениях; ожидаемого голода нет уже который год, ибо слабый, но постоянный ручеек продовольствия неизменно течет сюда из какого-то дальнего таинственного источника; эпидемии здесь как-то не отмечались даже грипп, - но это и понятно, любой занемогший завтра же будет пришиблен недоброжелателем, или первым встречным, и эпидемия пресечется на корню. Ну а завоеватель, если он только не клинический дебил, наверняка сто раз прикинет, нужно ли ему вообще заполучать этот рассадник убийц. То есть, даже надежда на агрессора отпадает.

К слову, способ транспортировки женщин в клетках на колесиках (это обычно грубое сопряжение овощного контейнера и тележки из универсама), похоже, стал общепринятым. С той же целью применяются железные бочки, которые легче катить. Это не гарантирует полностью, что жену не отнимет встречная разбойная ватага, но создает какую-то видимость защиты, и два-три перекрестка с таким буксиром вполне можно пробежать беспрепятственно. Надежнее все же содержать своих женщин в малодоступных, скрытых полостях домов - бывших ванных, кладовках и погребах, вместе с припасами. Вообще, нынешний образ жизни способствует домоседству обремененных женами и детьми отцов, и напротив того, бродяжничеству и хищничеству молоди, начиная от наводящих жуть несметных подростковых толп до малочисленных шаек зрелых холостяков, действующих наверняка. Целые кварталы контролируются группами, на первый взгляд вовсе ничем не спаянными изнутри, склочными, ежечасно конфликтующими - и, тем не менее, по сигналу тревоги все это войско мгновенно запруживает улицы; разномастное, мохнатое, урча и повизгивая, то и дело переходя на четвероногий галоп, они стремительно перетекают из подворотни в подворотню в поисках врагов. И горе тогда злосчастному меняле, расположившемуся на подстилке у входа со своим нехитрым товаром (старый комбинезон, тыква, чугунок проса), прохожей старухе, либо даже клыкастому патриарху, всего лишь выглянувшему на шум.