Аркадий Стругацкий - Том 2. 1960-1962

— Пусть зайдет,― пророкотал из недр лаборатории знакомый бас.

Белобрысый юноша снова оглядел Поля.

— Ему нельзя,― сказал он.― Он сильно септический.

— Так продезинфицируй его,― донеслось из лаборатории.― Я с удовольствием подожду.

— Долго же тебе придется…― начал юноша. И тут Поль жалобно воззвал:

— Виу, Саша! Это же я, твой Полли!

В лаборатории что–то с громом упало, из дверей пахнуло про хладным воздухом, как из тоннеля метро, белобрысого юношу отнесло в сторону, и на пороге возник Александр Костылин, огромный, широкий, в гигантском белом халате. Руки его с растопыренными пальцами были чем–то густо смазаны, и он держал их в стороны, как хирург во время операции.

― Виу, Полли! ― заорал он, и ополоумевший кибердворник скатился с крыльца и опрометью кинулся вдоль улицы.

Поль бросил свою дубину и беззаветно ринулся в объятия белого халата. Кости его хрустнули. «Вот тут мне и конец»,― подумал он и просипел:

— Прощай… Саша… милый…

— Полли… Маленький Полли! ― басисто ворковал Костылин, тиская Поля локтями.― До чего же здорово, что ты здесь!

Поль боролся, как лев, и ему наконец удалось освободиться. Белобрысый юноша, со страхом следивший за сценой встречи, облегченно вздохнул, подобрал дубину с ботинками и подал ее Полю.

— Ну как ты? ― спросил Костылин, улыбаясь во весь рот.

— Ничего, спасибо,― сказал Поль.― Жив.

— А мы здесь, как видишь, крестьянствуем,― сказал Костылин.― Кормим вас, дармоедов…

― Вид у тебя очень внушительный,― сказал Поль.

Костылин посмотрел на свои руки.

— Да,― сказал он,― я забыл.― Он повернулся к белобрысому юноше.― Федя, докончи уж сам. Видишь, ко мне Полли приехал. Маленький Либер Полли.

— А может быть, все–таки плюнем? ― сказал белобрысый Федя.― Ясно ведь, что не получается.

— Нет, надо закончить,― сказал Костылин.― Ты уж закончи, пожалуйста.

― Ладно,― неохотно сказал Федя и ушел в лабораторию.

Костылин схватил Поля за плечи и с расстояния вытянутой руки принялся его осматривать.

― Ну ничуть не вырос! ― сказал он нежно.― Корма у вас там плохие, что ли?.. Постой–ка…― Он озабоченно нахмурился: ― У тебя что, птерокар сломался? Что это за вид?

Поль довольно ухмыльнулся.

— Нет,― сказал он.― Я играю в странника. Я иду от самой Большой Дороги.

— Ого! ― На лице Костылина изобразилось привычное уважение.― Триста километров! И как?

— Отлично,― сказал Поль.― Только вот ванну бы. И переодеться.

Костылин счастливо улыбнулся и поволок Поля с крыльца.

― Пойдем,― сказал он.― Сейчас тебе все будет. И ванна, и молочко…

Он шагал посредине улицы, волоча за собой спотыкающегося Поля, и приговаривал, размахивая дубинкой с ботинками:

— … и чистая рубаха… и целые штаны… и массаж… и ионный душик… и раз–два по шее за то, что не писал… и привет от Атоса… и два письма от учителя…

— Да ну! Вот здорово! ― восклицал Поль.― Это здорово!

— Да–да, все будет… И про блуждающие огни… Помнишь блуждающие огни?.. И как я чуть не женился… И как я по тебе соскучился…

На ферме начинался рабочий день. Улица была полна народу, ребят и девушек, одетых очень пестро и незамысловато. Перед Костылиным и Полем народ в веселом изумлении расступался. Слышались возгласы:

— Странника ведут!

— На вивисекцию, болезного!

— Это новый гибрид?

— Саша, погоди, дай посмотреть!

По толпе распространился слух, что ночью близ лаборатории Костылина сел второй «Таймыр».

― Восемнадцатого века,― уверял кто–то.― А экипаж раздают сотрудникам на предмет сравнительной анатомии.

Костылин отмахивался дубиной, а Поль весело скалил зубы.

― Люблю гласность,― приговаривал он.

В толпе прекрасными голосами пели: «Не страшны мне, молодцу, ни стужа, ни мороз…»

…Странник Поль сидел на широкой деревянной скамье за широким деревянным столом в кустах смородины. Утреннее солнце приятно обжигало его стерильно чистую спину. Поль блаженствовал. В руке у него была громадная кружка с клюквенным морсом. Напротив сидел и умиленно глядел на него Александр Костылин, тоже голый по пояс и с мокрыми волосами.

— Я всегда утверждал, что Атос ― великий человек,― говорил Поль, делая широкие движения кружкой.― У него была самая ясная голова, и он лучше всех нас знал, чего он хочет.

— Э, нет,― сказал Костылин ласково.― Лучше всех видел цель Капитан. И шел самой прямой дорогой.

Поль отхлебнул из кружки и подумал.

— Пожалуй,― сказал он.― Капитан хотел быть звездолетчиком, и он стал звездолетчиком.

— Ага,― сказал Костылин.― А Атос все–таки больше биолог, чем звездолетчик.

— Зато какой биолог! ― Поль поднял палец.― Честное слово, я хвастаюсь, что дружил с ним в школе.

— Я тоже хвастаюсь,― согласился Костылин.― Но подожди пяток лет, и мы будем хвастаться дружбой с Капитаном.

— Да,― сказал Поль.― А вот я мотаюсь, как жесть на ветру. Все хочется попробовать. Ты вот ругался, что я не пишу.― Он со вздохом поставил кружку.― Не могу я писать, когда чем–нибудь занят. Неинтересно мне писать. Пока работаешь над темой, неинтересно писать, потому что все впереди. А когда кончаешь ― неинтересно писать, потому что все позади… И не знаешь, что впереди. Знаешь, Лин, у меня все как–то по–дурацки получается. Вот я четыре года работал по теоретической сервомеханике. Мы вдвоем с одной девчонкой решали проблему Чеботарева ― помнишь, нам учитель рассказывал? Решили, построили два очень хороших регулятора… В девчонку эту я несчастным образом влюбился… А потом все кончилось и… все кончилось.

— То есть вы не поженились? ― сочувственно сказал Лин.

— Да не в этом дело. Просто у других людей, когда они работают, всегда возникают какие–то новые идеи, а у меня нет. Работа кончена, и больше мне неинтересно. За эти десять лет я переменил четыре специальности. А сейчас опять без идей. Дай, думаю, разыщу Сашку…

— Правильно! ― басом сказал Лин.― Я тебе дам двадцать идей!

— Дай,― вяло сказал Поль. Он помрачнел и погрузил нос в кружку.

Лин с задумчивым интересом смотрел на него.

— Не заняться ли тебе эндокринологией? ― предложил он.

— Можно эндокринологией,― сказал Поль.― Только слово уж очень трудное. И вообще, все эти идеи ― сплошное томление духа.

Лин вдруг сказал вне видимой связи с предыдущим:

― Я скоро женюсь.

― Здорово! ― сказал Поль печально.― Только не надо мне рассказывать скучными словами о своей счастливой любви.― Он оживился.― Счастливая любовь вообще скучна,― заявил он.― Это понимали еще древние. Никакого настоящего мастера идея счастливой любви не привлекала. Несчастная любовь всегда была самоцелью великих произведений, а счастливая в лучшем случае ― фоном.