Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны

– Я бы не прочь чего-нибудь съесть, – сказала девушка и посмотрела на меня. – Тебе никогда не доводилось угощаться кнапуйей у горров-вещателей? Не простой кнапуйей, а такой, какую они готовят только в ночь перед появлением хвостатой звезды. Невероятно вкусно. Мне однажды удалось попробовать.

– По-моему, яичница – тоже ничего, – ответил я, глотая слюну. – Если ее, конечно, хорошо приготовить и не забыть в меру посолить. Яичница из пяти яиц – не из четырех, и не из шести, а именно из пяти, в этом главное. И обязательно посолить.

Я представил себе сковородку с этой божественной яичницей (и хлеб, конечно, – как же без хлеба?), я почувствовал ее запах, струящийся от деревьев и травы, и наконец сообразил, кто такие горры-вещатели, готовящие вкусную кнапуйю.

Горры-вещатели не смогли спасти мир, захваченный Хруфром, хотя добросовестно предупреждали об опасности, а не только лакомились своей особенной кнапуйей – теперь-то это ясно. И если бы не ошиблись интерпретаторы… Да, это был мир моего Дора. И коли девушка тоже помнит этот мир – значит, она действительно уже не та, с которой я пробирался в Тола-Уо…

Но где же все-таки раздобыть яичницу? Хотя бы яичницу, о кнапуйе простой, а тем более о кнапуйе, что готовят в ночь перед появлением хвостатой звезды, не стоило даже и думать. Эх, где ты, скатерть-самобранка? Может быть, попробовать потереть заветный камешек – вдруг да и возникнет какой-нибудь пункт общепита?

– Какая у них была кнапуйя… – мечтательно протянула девушка и присела, высматривая что-то в траве. – Надо было прихватить что-нибудь со стола у этого милейшего служителя Уллора. А теперь придется траву щипать, если, конечно, съедобная.

Потереть камешек я не успел. В лесной тишине раздался шорох, который, нарастая, шел с неба, словно вдруг посыпались оттуда догоревшие угольки звезд. Я поднял голову и увидел снижающуюся птицу Рон. Птица Рон планировала прямо на нас, держа в лапах какие-то круглые предметы. Девушка отпрыгнула в сторону, я же, как обычно, не успел среагировать и остался стоять, и заработал удар по лбу, когда Рон разжала когти и произвела бомбометание.

Веерохвостый бомбардировщик в полном соответствии с основами летного мастерства скользнул над травой по параболической траектории, взмыл к верхушкам деревьев и заглушил моторы где-то там, среди листьев, на своем секретном аэродроме.

Я потер лоб, нагнулся и поднял предмет, отскочивший от моей головы.

– Осторожно! – прошипела девушка, распластавшись в траве. – Это штучки Хруфра.

– Все в порядке, – успокоил я ее, подбирая второй предмет, явно предназначенный для Илонгли; он упал точно на то место, где она только что стояла. – По-моему, птица Рон просто принесла нам завтрак.

Я поднял руки, показывая девушке сброшенные птицей предметы. Это не бомбежка была произведена, а, скорее, доставка гуманитарной помощи – «бомбы» оказались двумя крепкими большими яблоками нежно-желтого цвета; они в равной степени могли быть как обыкновенными плодами, уведенными птицей из-под носа зазевавшейся продавщицы на нашем колхозном рынке, так и золотыми яблоками из прекрасного сада сестер-вечерниц Гесперид, забранными птицей Рон у простодушного Геракла.

Девушка настороженно посмотрела на вершины деревьев, где скрылась в замаскированном ангаре птица Рон, и поднялась из травы. Провела ладонями по голым ногам, вытирая росу, и подошла ко мне.

– Ты знаешь эту птицу, Доргис?

– Это дрессированная птица служителей храма Уо.

Я протянул ей яблоко и она осторожно взяла его и, рассматривая, повертела в руках.

– Бедж не говорил мне о ней ничего плохого, – продолжал я, – значит, ее можно не опасаться. Даже наоборот.

Илонгли подняла брови, с сомнением восприняв мой итоговый неуклюжий словесный выверт, но ничего не сказала. Только внимательно посмотрела на меня, словно вдруг созрело у нее какое-то иное мнение относительно моей персоны. И что-то она там такое говорила насчет «штучек Хруфра»… Не было ведь уже никакого Хруфра. И откуда она вообще могла знать о Хруфре?

– Надеюсь, яблочко не отравленное, – сказал я и храбро вгрызся в полированный желтый бок обыкновенного земного плода.

Илонгли не спешила следовать моему примеру, и совершенно напрасно, потому что у яблока, как я и ожидал, оказался восхитительный вкус кнапуйи, которую готовят горры-вещатели в ночь перед появлением хвостатой звезды. И одновременно яичницы из пяти (а не из четырех, и не из шести) яиц, в меру посоленной.

Убедившись в том, что я не собираюсь судорожно хвататься за горло и падать в стиле несчастного от своего никому не нужного ума принца Датского, девушка неуверенно поднесла яблоко ко рту и, прожевав первый кусок и прислушавшись к себе, восхищенно тряхнула головой:

– Это как раз то, что надо, Доргис!

Покончив с яблоком, она еще раз взглянула вверх, пытаясь отыскать в гуще ветвей и листьев затаившуюся птицу Рон, и вплотную приблизилась ко мне, так что я почувствовал волнующий запах ее волос.

– Мне давно уже казалось, что ты не совсем тот, за кого себя пытаешься выдавать. Ты меня, конечно, не помнишь… там, в Верхнем Городе, в доме Вениса-мелодиста, ты там вообще никого не замечал, даже и себя не замечал… Но я-то тебя заметила и запомнила. Без причин и следствий…

Я вздрогнул.

– Что ты сказала, Илонгли?

– Это не я сказала. Это ты тогда говорил, а сам в себя глядел, как в колодец – и что ты там видел, в этом колодце?.. – Девушка со вздохом положила руки мне на плечи. – Я все запомнила. «Без причин и следствий, – Без времен и связи – И там, и тут, – Без пут, – Без боязни, – За каждым – след свой». Так ты говорил, Доргис, и я тогда уже почувствовала… нет, не почувствовала даже, а как-то… ну, не знаю, было у меня такое… В общем, поняла, что это добром не кончится, что за тобой придут. А потом эти горры-вещатели, и я сразу сообразила, о чем они, почувствовала, что будет вторжение, обязательно будет, а интерпретаторы не сообразили… Я ведь кричала тогда от бессилия, пыталась убедить, я ведь уже знала, чем все кончится, а они только смеялись…

Пальцы девушки-пантеры все сильнее впивались в мои плечи.

– Я не смогла их убедить, Доргис, они не могли поверить, что из-за тебя разразятся все наши беды. Из-за тебя! Этот Хруфр… Знаешь, что они мне говорили, интерпретаторы наши? «Доргис здесь, Доргис с нами, мы очень хорошо знаем Доргиса – вчера он опять учинил дебош, твой Доргис, и свалился в бассейн, и повредил восемь зеркальников. Ничего не случится из-за твоего Доргиса»… Но я-то знала, – (плечи мои ныли от мертвой хватки Илонгли), – я-то знала, что Доргис, который слоняется по Верхнему Городу и ни с кем не общается – это всего лишь мутное отражение настоящего Доргиса. Я их не убедила, но разглядела то, чего не разглядели они.