Георгий Гуревич - Беседы о научной фантастике

Сейчас мы находимся накануне нового периода великих обобщений. Потребность назрела. Земной шар оказался не таким уж необъятным, спутник облетает его за полтора часа. Зато мощь человеческого разума поднялась до небывалого уровня. Ныне можно загрязнить всю атмосферу и даже, увы, загубить все живое на Земле. Пришла пора думать в глобальном масштабе об энергоснабжении всего земного шара и об очищении атмосферы всей Земли. Приходится переступать границы наук, образуются новые отрасли знаний, к синтезу тянется наука…

Конечно, потянется к синтезу и научная фантастика. Мне думается, что эта тяга в определенной мере уже отражена и в "Туманности Андромеды" И.А.Ефремова.

Наверное, нужны книги и по истории советской фантастики. Материала для этого более чем достаточно, потому что наша страна развивалась необычайно быстрыми темпами, состояние науки существенно менялось от десятилетия к десятилетию, перемены эти отражались и в фантастике.

В самом начале века, до Великой Октябрьской социалистической революции, жанр русской научной фантастики только зарождался, тогда заявил о себе как писатель-фантаст лишь Александр Грин, который еще до революции как бы "забежал" вперед и начал проектировать воздушные замки. Но места для них он не видел нигде — ни в царской России, ни в Европе. И Грин возводил их в облаках своей фантазии — в несуществующих Зурбаганах и Лиссах.

И после Великой Октябрьской социалистической революции фантастика расцвела не сразу, лишь тогда, когда закончилась тяжелая гражданская война. Пожалуй, самым характерным произведением той эпохи надо назвать научно-фантастическую повесть Алексея Толстого "Аэлита".

Далее, в 20-е гг. — начало индустриализации, когда усилился интерес к науке, появились писатели, целиком посвятившие себя научной фантастике. Александр Беляев — самый видный из них. Произведения его, такие, как "Человек-амфибия" или "Продавец воздуха", наиболее характерны для той эпохи. Как правило, это истории о гениальных одиночках, владеющих крупным изобретением. В "Продавце воздуха" капиталист даже старается всю, атмосферу высосать, чтобы потом воздух продавать в таблетках, 1931 — 1932-й — решающие годы первой пятилетки. После них появились произведения с обстоятельными техническими описаниями, появились и новые писатели, увлеченные идеей популяризации будущего науки. Григорий Адамов с "Тайной двух океанов" был тогда наиболее известен. Тогда же и Юрий Долгушин выпустил свой роман "Генератор чудес", его мы цитировали во второй беседе. И появились в фантастике, как и во всей литературе, производственные романы.

С 1941 до 1943 г. не было создано крупных научно-фантастических произведений. Судьба Родины решалась на полях сражений. Начала же возрождаться фантастика, мы уже говорили об этом, как только открылась перспектива мирного развития в стране, еще до конца войны, когда у народа уже окрепла уверенность в близкой победе над фашизмом.

История советской фантастики заслуживает отдельной книги, в которой будет подробно рассказано о современных писателях-фантастах и о тех, кого я не смог упомянуть в этих беседах. Придется вам знакомиться с их творчеством самостоятельно. И в заключение еще раз напомним слова Надежды Константиновны Крупской, вынесенные нами в эпиграф:

"Самое главное — это уменье самостоятельно разбираться в литературных произведениях".

Приложение

ФУНКЦИЯ ШОРИНА

"Беседы о научной фантастике" написал для вас автор многих рассказов, повестей и романов — писатель Г. Гуревич. "Функция Шорина" — одно из наиболее известных его произведений. Здесь оно дается в сокращенном варианте.

Функция Шорина знакома каждому студенту-звездолетчику. Изящное многолепестковое тело, искривленное в четвертом измерении — на нем всегда испытывают пространственное воображение. Но немногие знают, что была еще одна функция Шорина — главная в его жизни и совсем простая, как уравнение первой степени, линейная, прямолинейная.

По сведениям библиотекарей, каждый читатель в возрасте около десяти лет вступает в полосу приключенческого запоя. В эту пору из родительских архивов извлекаются старые бумажные книги о кровожадных индейцах с перьями на макушке, о благородных пиратах, о мрачных шпионах в синих очках и с наклеенной бородой и о звездолетчиках в серебристо-стеклянной броне" под чужим солнцем пожимающих нечеловеческие руки — мохнатые, чешуйчатые, кожистые, с пальцами, щупальцами или присосками… Все мы с упоением читаем эти книги в десять лет и с усмешечкой — после шестнадцати. От десяти до шестнадцати мы постепенно проникаемся чувством времени: начинаем осознавать XXII век — эпоху всеобщего мира, понимаем, что томагавки исчезли и шпионы тоже исчезли вместе с последней войной. Узнаем, что на дворе эпоха термоядерного могущества, люди летают на любую планету и переделывают природу планет — своей и чужих, но, к сожалению, не могут прорваться к чужим солнцам, где проживают эти самые чешуйчатые или мохнатые. Узнаем, смиряемся, находим другое дело, не менее увлекательное, чем ловля шпионов или полет к звездам.

А Шорин не смирился.

На его полке стояли только книжки старинных фантастов XX века, звездные атласы, карты планет. На стене висели портреты Гагарина и Титова. Шорин даже переименовал себя — назвал Германом в честь Космонавта-два. Зная, что в космосе нужны сильные люди, мальчик тренировал себя, приучал к выносливости и лишениям — зимой спал на улице, купался в проруби, раз в месяц голодал два дня подряд (что совсем не считается полезным), раз в неделю устраивал дальние походы — пешком или на лыжах, по выходным летал на Средиземное море и проплывал там несколько километров, с каждым годом на два километра больше.

И однажды это кончилось плохо.

В тот сентябрьский выходной он наметил перекрыть свою норму, поставить личный рекорд. День был прохладный, ветреный, совсем неподходящий для дальнего плавания; Но космонавты не меняют планов из-за плохой погоды. Герман заставил себя войти в воду.

У берега море было гладким, за отмелью начало поплескивать. Качаясь на волнах, юноша подумал, что ветер дует с берега, возвращаться назад будет труднее. Но "космонавты не меняют решений в пути". Шорин приказал себе плыть дальше.

Все шло хорошо, более или менее, пока Герман плыл от берега. Когда же он повернул, уже усталый порядочно, оказалось, что его относит в открытое море. Прибавил сил, напряг усилия. И тут в довершение бед пришла судорога, одна нога сложилась, как перочинный ножик.

Шорин не пошел ко дну, он был слишком хорошим пловцом. Он продержался, пока судорога не прошла, он даже отдалился от скал. Но сил уже не было, и вечер приближался. Юноша плыл осторожно, толкаясь одной ногой, боялся новой судороги. Сначала боялся, потом отчаялся, потом ему стало все равно, лишь бы не двигаться. И песчаное дно уже казалось соблазнительной постелью, лечь бы и отдохнуть. Но он плыл и твердил себе: "Не смей тонуть! Держись, слюнтяй! Ты не имеешь права тонуть, не для того тебя учили, воспитывали. А еще в звездоплаватели собирался. Германом себя назвал! Позор!"