Кшиштоф Борунь - Грань бессмертия (сборник)

Мы медленно шли по длинному, широкому коридору, я слушал Боннара и начинал понимать, что, пожалуй, только теперь под маской сухости и иронии впервые вижу истинное лицо этого человека. Какой же он в действительности? Еще минуту назад он казался мне бескомпромиссным, бесчувственным стратегом в игре с Природой и людьми, воплощением гордости и самонадеянности, сверхверы во всесилие той Науки, которой служит. А сейчас…

— Хозе Браго, как и любой из нас, продукт мира, в котором он жил и в котором существует по сей день, — спустя немного заговорил профессор. — Это всего лишь человек, полный забот, желаний и опасений. Вас удивляет, наверное, почему, стремясь сохранить эксперимент в тайне, мы рискнули опубликовать произведения Браго под его собственным именем? Совсем не для того, чтобы удивить мир. Просто Браго, в течение, многих лет непонимаемый людьми, недооцениваемый критиками, с трудом отвоевавший право говорить с помощью своих произведений, тосковал по славе, признанию. Это очень по-человечески. Надо его понять. Неужели мы могли лишить его этого права, лишить возможности быть свидетелем заслуженного триумфа? Конечно, это было связано с серьезным риском, но другого выхода я не видел.

Мы остановились перед небольшой дверью в конце коридора. Боннар достал из кармана связку ключей и впустил меня в длинное узкое помещение без окон, стены которого были сплошь увешаны полками. На полках стояли помеченные номерами коробки. Взяв одну из них, Боннар вынул рулон широкой ленты. Постепенно разматывая ее, он, казалось, что-то искал.

— Вот. Прочтите! — сказал он наконец, подавая мне рулон.

Я с любопытством пробежал взглядом по ленте. Однако на ней были выписаны лишь длинные ряды слов, совершенно не связанных в сколько-нибудь осмысленное целое. Местами это были даже части слов, полные ошибок и искажений.

— Это первые попытки контакта после разрыва связей с телом, — объяснил профессор. — Еще не было выхода на систему синтеза звуков, и электрические сигналы, передаваемые эффекторами нейродпна, просто перекодировались печатающим устройством. Впрочем, сигналы были идентифицированы еще в период переноса личности. Как видите, это типичная абракадабра.

Боннар достал другой рулон. Теперь это были фразы, правда, корявые и нескладные, но в них уже можно было уловить смысл.

— Это спустя год… Процесс восстановления весьма обнадеживающий, — пояснил ученый.

— А в то время, когда Браго последний раз беседовал с Альберди, он уже был полностью лишен собственного мозга? — спросил я, вспоминая ту невероятную историю.

— Не совсем. Правда, кора головного мозга уже была удалена, а ее функции принял на себя нейродин, соедипенный миллионами ответвлений со стволом мозга, а также с органами слуха и речи.

— А зрение?

— В то время Браго уже не видел. Забегая вперед, я должен сказать, что проблема зрения до сих пор не решена нами полностью. Правда, он уже может читать. Точнее — расшифровывать отдельные буквы и простые геометрические фигуры, но количество рецепторных элементов, к сожалению, незначительно по сравнению с сетчаткой человеческого глаза, а следовательно, и острота зрения невелика — он видит все как бы в тумане.

— Однако в «Грани бессмертия» он воспользовался снимками… — вспомнил я об открытии де Лима.

— Да. Он упорно стремится к реальности. В таких случаях кто-либо просто рассказывает ему все, что видит.

Боннар опять спрятал ленту и принес следующую.

— Вот сама «Грань», — сказал он, разматывая и подавая мне рулон. Это был текст совершенный и до форме и по содержанию. Множество машинописных поправок позволяло судить о самом творческом процессе.

— Браго много читает. Несмотря на то что чтение буква за буквой кажется занятием весьма кропотливым, он в совершенстве овладел этой способностью. Кроме того, нейродин способен воспринимать и анализировать информацию гораздо быстрее, чем естественный мозг.

— Неужели возможно создание искусственного мозга, более совершенного, чем человеческий?

Боннар внимательно посмотрел на меня, словно стараясь прочесть на моем лице какую-то затаенную мысль, потом взял у меня рулон и начал медленно сворачивать его.

— Мда, — начал он вдруг, словно принимая какое-то трудное решение. — Психологические и общественные последствия эксперимента гораздо серьезнее, чем вы думаете… То, о чем я говорил до сих пор, — лишь одна сторона медали. Решение как можно дольше сохранять в тайне по крайнем мере некоторые факты имеет еще одну весьма важную причину. Как вы, вероятно, заметили, Браго пишет все лучше. Возникает вопрос: является ли это проявлением естественного созревания его таланта или же вытекает из свойств самоорганизации нейродина. Так вот, все указывает на то, что происходит последнее. Опухоль в мозгу и последующий перенос личности Браго на нейродин вызвали весьма серьезные нарушения психической деятельности, не говоря уже о значительных пробелах и деформациях в записи памяти. Несомненно, все это должно было повлечь за собой регресс, а не развитие таланта. Впрочем, вначале так и было. Однако последние годы, несмотря на трудности эмоционального характера, переживаемые Браго, мы замечаем явный и быстрый прогресс. Нейродин позволяет достичь того, что мы называем гениальностью. А это накладывает на нас ответственность несравненно большую, чем даже открытие перспектив бессмертия. В данном случае речь идет не столько о гениальности писателя и художника, сколько о гениальности ученых, администраторов, политиков… Думаю, нет нужды объяснять, что это значит!

— Может быть, мы наконец сможем разрешить все проблемы нашего мира…

Боннар неприятно рассмеялся.

— Вы наивный оптимист. Каждое открытие выдвигает новые проблемы и создает новые осложнения. Разумеется, темпы развития науки и техники резко ускорились бы и множество теперешних забот перестало бы нас волновать. Но повышение уровня интеллектуальных возможностей еще не определяет целей, которым они будут служить. Пожалуй, нет открытия и изобретения, которое нельзя было бы использовать против человека… Вы думаете, нейродин не может явиться средством порабощения человечества?

Я чувствовал, как мне передается беспокойство, которое, вероятно, в течение многих лет мучило этого необычного человека.

— Понимаю. Однако, боюсь, столь сенсационное открытие не удастся скрыть. Насколько мне известно, над нейродином работают ученые не только в нашей стране. Есть ли гарантия, что где-то… — я замолчал, ожидая, что он скажет.

— Гарантии нет… — Боннар замялся. — Видите ли… Мы стараемся заблаговременно противодействовать развитию исследований в опасном направлении. Дело в том, что ни самые толстые стены, ни железные занавесы не спасут от опасности. Гарантией, если в данном случае вообще можно говорить о какой-либо форме гарантии, является полный обмен информацией и запрет проведения научными центрами серьезных экспериментов, не гарантирующих, что результаты исследований будут использоваться в соответствии с интересами общества. Нейродин не должен попасть в руки бандитов и преступников…