Майкл Муркок - Черный коридор

С трудом выбравшись из кресла, Райн поплелся в салон. К счастью, Джон успел передать его инструкцию, и никто из пассажиров не пострадал. Правда, плакал Алекс — испугался, наверное, да с Трейси случилась небольшая истерика.

Понимая, что нельзя терять времени, Райн заторопил Джона:

— Немедленно выводи всех из самолета! Кажется, сели нормально, дыма нет, но лучше не мешкать!

Джон сверился с указателями на стене и устремился к аварийному трапу, а Райн, все еще сжимая в руках автоматический пистолет, направился в хвостовую часть салона, где Мастерсон и Генри сторожили остальных членов экипажа.

Джеймс Генри настороженно взглянул на него и с опаской спросил:

— Что значит весь этот цирк? Почему на тебе кровь? Что тебе взбрело в голову? Райн нехотя объяснил:

— Пришлось садиться с помощью автопилота, потому что летчик рехнулся.

Райн остановился напротив экипажа «Альбиона», за его спиной застыли Генри и Мастерсон. Перед ним стояли четверо молодых людей — почти мальчишек — и женщина-стюардесса примерно лет тридцати. Он обвел их взглядом и требовательно спросил:

— Вам были известны намерения вашего командира ирландца посадить самолет в Дублине? — не дождавшись ответа, Райн продолжил: — Он предатель и получил по заслугам. А вы его сообщники.

В ответ прозвучал голос стюардессы — не вопрос, а горестное понимание: — Вы убили его…

Взглянув через плечо на Мастерсона и Генри, Райн распорядился:

— Ступайте к Джону, помогите всем выбраться наружу. — Затем посмотрел на женщину и жестко сказал: — Вам должно быть известно, что самооборона — не убийство.

А женщина продолжала, словно не слыша его:

— …и он не был ирландцем, но, думаю, это не имело никакого значения…

Оскорбление, нанесенное ему этим явным нежеланием вступать в переговоры, предопределило участь экипажа «Альбиона»: когда в самолете никого не осталось, Райн расстрелял их — и юношей, и женщину.

Оставшись в живых, они несомненно могли бы причинить определенный вред, попытавшись, например, повредить ракету или настроить русских против англичан… Во всяком случае, так было гораздо безопаснее.

Возле трапа Райна ожидал мужчина лет пятидесяти. Это был Тищенко, познакомиться с которым Райну помог старый школьный товарищ, некто Оллард. Кстати, судьба самого Олларда оказалась довольно печальной: Патриоты бросили его в лагерь, а это означало лишь одно — смерть.

Тищенко крепко пожал руку Райну и повел прибывших к унылым зданиям неподалеку от стартовой площадки. Там размещались Центр управления полетами и жилые блоки. Ледяной пронизывающий ветер Сибири подгонял гостей, словно гигантской метлой отметая их от места недавней трагедии: за их спинами остался их «Альбион» — по сравнению с гигантским звездолетом он казался крошечной стрекозой.

Когда они наконец оказались в здании — холодном и неприветливом, как и все вокруг, — Тищенко заговорил: Вы даже не представляете, как радостно сознавать, что среди разгула мракобесия сохранился — пусть и небольшой — интернациональный контингент разумных людей, которые изъявили желание поработать над таким архиважным проектом, как наш. — Он сделал полупоклон в сторону женщин и, улыбнувшись, добавил: — Я счастлив, что и дамы не погнушались разделить с нами заботы.

Райн вспомнил, что Тищенко и прежде особенно настаивал на том, чтобы в экспедиции приняли участие женщины. Стараясь разогнать чудовищную усталость, он помассировал виски.

Заметив это, Тищенко повел их на второй этаж и показал, где находятся помещения для отдыха. Им отвели три комнаты с расставленными вдоль стен раскладушками. Понимая, что это далеко не отель-люкс, Тищенко объяснил вновь прибывшим, что все средства поглотило оборудование звездолета, и с гордостью приподнял край одеяла, заменявшего в комнате оконную штору.

Вот наш красавец, — торжественно сказал он.

Все невольно залюбовались гармоничной огромностью сверкающего корабля — под холодными порывами ветра им было не до красот.

Довольный произведенным эффектом, Тищенко продолжил:

— Два года ушло на оснащение его всем необходимым — от сложнейшего оборудования до продуктов питания, рассчитанных на очень длительный срок. И он уже тогда был полностью готов к своей миссии, но все застопорилось сначала из-за гражданской войны, а затем все планы спутало вторжение китайских войск.

— Здесь, в Центре управления, только русские? — поинтересовался Райн.

Нет, что вы. Я же говорил об интернациональном составе. Русских здесь только двое — я и Липшин. А кроме того, два американца, трое немцев, пара итальянцев и по одному представителю Франции и Китая.

Стараясь вникнуть в слова русского, Райн вдруг ощутил, что утратил чувство реальности — слушал, но не слышал, смотрел, но не видел. Словно все происходящее не имело к нему никакого отношения. Он подумал, что это результат потрясения после убийства экипажа «Альбиона».

А тем временем Тищенко все еще говорил:

— …и я отведу вас в столовую, чтобы вы могли пообедать.

Райн уловил последние слова и удивленно спросил:

— Куда?

— Я имею в виду столовую, ну-у… обеденный зал. Комната, где мы все собираемся для совместного приема пищи.

Райн кивнул, удовлетворенный объяснением слова «столовая», и только задумал отказаться, как это за него сделала Джозефина:

— Ни в коем случае! Я не смогу! Да растолкуйте же ему кто-нибудь…

Первым в неловкую ситуацию вмешался Генри, объяснив нежелание дамы проследовать в столовую обычаями английского образа жизни.

Растерявшийся Тищенко только кивал головой:

— Вам, конечно, виднее. Это не проблема — доставлять еду сюда. А встречаться мы сможем и после обеда. Я понимаю — вы многое пережили, а мы тут в глуши…

Райн порадовался, что конфликта не произошло, и незаметно для Тищенко подмигнул Джеймсу. Затем обратился к русскому:

— Вы извините нас, мы действительно вышли из ада. Со временем все наладится — просто люди придут в норму, привыкнут к новым условиям. Не беспокойтесь, пожалуйста.

Тищенко еще несколько раз сочувственно покивал и наконец оставил их.

Райна внезапно охватило сомнение. А вдруг это показное гостеприимство лишь скрывает коварный замысел? Судя по публикациям в прессе, русские не заслуживали полного доверия. Он опять вспомнил давний разговор об участии в полете женщин, и — словно получил удар в сердце. Его внутреннему взору явилась картина набега кочевников на чье-то поселение, причем самой ценной добычей там были угнанные в неволю женщины.