Игорь Росоховатский - Ураган (сборник)

Я стряхнул с себя оцепенение. Пора кончать «беседу», не то она заведет в еще большие дебри.

— Я уже объяснил, что ход моих опытов зафиксирован в лабораторном журнале…

— Извините мою назойливость, — просительно сказал он. — Простите меня за повтор. Я пройду испытания и больше не буду работать рядом с людьми на Земле. Меня предназначают для работы в космосе…

— А я не могу выдать вам информации больше, чем записано в журнале. Понимаете?

— Да, — отозвался он. — К сожалению, понимаю. И не только это, сударь.

— Что же еще? — Человек всегда боится уступить свое место лидера. Где бы то ни было. Вы, люди, создали меня, чтобы я помог вам достичь подлинного лидерства в природе, но сами боитесь, как бы я не обогнал вас. А ведь я только первый этап…

Теперь зеленый индикатор светился предостерегающе.

— Кто будет вторым? — Сигом. — Вы уверены, что это удастся? — Уверен. Если только… — он чуть запнулся, и я это отметил, -

…если только при создании человеческого разума не была использована какая-нибудь жизненная сила или еще нечто непознаваемое, мистическое… — Он говорил без иронии, но она скрывалась в его словах.

— Других ограничений нет?

— Нет. Как только химики создадут материалы, превосходящие пластичностью живые ткани, вы приступите к конструированию сигомов. И у вас появятся новые опасения…

— Не беспочвенные, — не удержался я.

— Мы только ваши творения, ваши детища, призванные помочь вам, помимо колонизации космоса и подобных насущных дел, не исчезнуть, не раствориться в природе, как другие ее создания. Зачем же нам бороться с вами? Нам не нужны ни эта планета, ни воздух, которым вы дышите, ни пища, которую вы употребляете…

«Он прав, — думал я. — Нам не из-за чего опасаться его или не любить. И все же я его опасаюсь и не люблю. Почему? Или таковы законы лидерства?»

— …Нам нужно лишь то, для чего вы предназначаете нас и… Он умолк. Пауза казалась мне зловещей, и я поторопил его: — И… — Информация. И ваша память как важнейшая часть ее. — Почему «важнейшая»? — Она является для нас направляющей… Мне показалось, что его фотоэлементы уставились на меня выжидающе, и я поспешил сказать:

— И все же большей информации, чем та, что отражена в журнале, у меня для вас нет. Придется вам довольствоваться ею.

— Прощайте, сударь, — сказал он. — Наверное, мы больше не встретимся. Испытания близятся к концу.

Я сильно в этом сомневался и потому задал еще один «невинный» вопрос:

— Всегда ли вы будете помнить, что это мы создали вас, а не наоборот?

Впервые я увидел, как быстро и беспомощно замигал его индикатор. Он забормотал:

— Конечно, конечно…

Выходя, он стукнулся о притолоку двери — я не сомневался, что какие-то его блоки перегреваются, не выдерживая нагрузки. Все- таки он, бедняга, был только машиной, и для таких вопросов его не готовили.

Настроение мое изменилось, и меня даже не очень смутили слова Кирилла Мефодиевича:

— А если стоимость его ремонта вычтут из вашей, Петр Петрович, зарплаты?

Я закупил в гастрономе на завтрак и ужин следующего дня сосиски, молоко, яйца и направился к выходу, когда мимо меня быстро прошел какой-то человек с тяжело груженной старомодной авоськой. Что-то тревожно-знакомое было в его спине, в походке, я глядел ему вслед, силясь припомнить, кто это.

Почувствовав мой настойчивый взгляд, человек обернулся. Знакомое лицо с узким лбом и широким подбородком. Словно перевернутое. Владимир Лукьянович! Как же я его сразу не узнал?

Потом понял: я и не мог его узнать в таком затрапезном виде — и с авоськой, набитой продуктами. В институте поговаривали, что от него ушла жена. Я не верил сплетням: их у нас много по коридорам со сквозняками гуляет. Может быть, и сам он некоторые пускает в обращение. Но, видимо, про жену говорили правду. Эта старомодная авоська, небритое мятое лицо…

Захотелось шмыгнуть в толпу покупателей. Запоздал. Кажется, и ему наша случайная встреча в гастрономе, не понравилась; но с достоинством уже не разминуться. Он улыбнулся и кивнул мне.

Нет, не та у него улыбка, что прежде. Вымученная, жалкая. От неожиданности, что ли, — потом ругал себя за это последними словами, — я шагнул к нему, протянул руку:

— Давайте помогу.

Он испуганно, будто боялся доверить мне свое богатство, убрал подальше авоську.

— Что вы, Петр Петрович, я сам… — Обронил невзначай: — Привык уже…

Мне бы попрощаться, но нелепость ситуации и его изменившийся облик ошеломили меня всерьез и надолго.

— Зайдите завтра в приемную, Петр Петрович, я подписал вашу просьбу о дополнительном оборудовании. Евгений Степанович все утвердит, вот увидите…

— Раньше бы… — вырвалось у меня.

— Ох, непримиримый Петр Петрович, Петр Петрович, — покачал головой. — У каждого в жизни свои гирьки, свои мерки. Для вас — поздно, для меня — в самый раз.

— Мерки разные, а дело одно. — Опять же с какой точки зрения посмотреть. — С точки зрения пользы дела, — и спохватился, что говорю словами Виктора Сергеевича.

— Вот, вот. Как раз с этой точки зрения и следовало экономить.

Меня уже «несла нелегкая»: — Экономить следовало на… Хотя бы не брать напрокат ходячий кибернетический шкаф. Интересно, как вам удалось его выторговать и во что это обошлось институту?

— Хоть я не обязан отчитываться перед вами, но могу сказать — это не стоило нам ни копейки. Кибернетический двойник проходил у нас испытания по договоренности с институтом кибернетики.

Даже тон голоса у негр изменился. Появилось что-то дребезжащее, будто лопнула какая-то деталька, и в то же время голос стал мягче. Но я не забывал обо всем, что было между нами:

— А зачем вообще он вам понадобился?

— Нам? Это еще Виктор Сергеевич договаривался с академией и кибернетиками.

Я поверил. Сразу. Конечно, задумка Слепцова. Вспомнился разговор с ним о сигоме…

— Эх, непримиримый Петр Петрович, — повторил он и заглянул мне в глаза. — Что мы вообще знаем друг о друге? Разные у нас мерки и к делам, и к людям. Вот для вас главное: талантливый — не талантливый. Так ведь неталантливых большинство. Выходит, если их природа обделила, так и люди должны обделять? Что же, по-вашему, им делать в жизни?

— Искать свое место. Как в учебнике диамата написано — по способностям. Во всяком случае, не лезть в науку. — Хотелось добавить: «И тем более в руководящее кресло», но наткнулся на его взгляд и осекся. Это был взгляд бродячей собаки, ожидающей удара. Что это с ним? Неужели так подействовал уход жены? Значит, и этот «перевернутолицый» кого-то любил, был кем-то обижен и надломлен… Странно прозвучали его слова: «Что мы вообще знаем друг о друге»…