Н. Тасин - Катастрофа. Том I

Через каждые десять домов разбиты были большие, в две тысячи квадратных метров, сады, в которые пересажены были фруктовые деревья из Парижа и его окрестностей; сады эти могли в то же время служить и огородами. Высчитано было, что каждый из них, при интенсивной культуре и под руководством опытных садовников, может доставлять фрукты и овощи для обитателей десяти домов, т. е. приблизительно для 2000–2500 человек. Подвальные этажи многих домов были отведены под кооперативные магазины, пекарни и всякого рода мастерские. Для крупных промышленных предприятий, как например фабрик, заводов, электрических станций, складов, — строились особые, специально приспособленные здания.

По улицам были проложены однорельсовые пути для жироскопов, и на них уже стояли несколько новеньких, кокетливых одноколесных вагонов. Такие же пути предполагалось проложить по всей подземной Франции по мере того, как будут подвигаться вперед работы. В центре была устроена аэростанция для воздушного сообщения, и на особой платформе, на высоте около тридцати метров, помещался огромный, имеющий форму сигары аэробус, в котором могли поместиться до ста пассажиров.

Из конца в конец готового уже участка подземного города прорыт был канал в двадцать пять метров ширины и шесть метров глубины, с гранитной набережной, пристанями, небольшими доками и переброшенными через него там и сям легкими, изящными мостами.

5 июня, когда постройка первого участка подземного Парижа была уже совершенно закончена, Кресби Гаррисон пригласил для осмотра его весь наличный состав Комитета обороны, а также наиболее видных членов муниципалитета, парламента и Академии наук. Посетители с глубоким интересом осматривали, при свете электрических фонарей, дома, фабричные здания, общественные магазины, рельсовые пути, канал. Гаррисон и его помощники едва успевали отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы.

Особое внимание гостей привлекла воздухоплавательная станция.

— Неужели у нас тут и авиация будет? — воскликнул знакомый уже читателю академик Оскар Серадель.

— Увы! Лишь в самых скромных размерах! — ответил Гаррисои. — Под этими бетонными сводами не очень разлетишься. Воздушную стихию придется предоставить зоотаврам. Это, впрочем, имеет и свою положительную сторону.

— А именно?

— Мы здесь будем избавлены от многих непроизводительных расходов. Во-первых, от затрат на военный воздушный флот. Здесь он невозможен, да, надеюсь, и не нужен будет. Во-вторых, от расходов на морской флот: его у нас тоже не будет, если не считать легких пароходиков, грузовых барок и лодок, которые будут плавать по каналам, перевозя пассажиров и товары. О гигантских плавучих дворцах и крепостях, обо всех этих супер-дредноутах, миноносцах, великолепных трансатлантиках и пр., придется позабыть. Человечество только выиграет от этого.

— А как же с радиотелеграфом? — с тревогой спросил известный физик, член Академии наук Жюль Дюбуа, заведовавший центральной радиотелеграфной станцией.

Многие улыбнулись.

— Увы, cher maitre! — сказал Гаррисон. — Вам придется на время отказаться от вашей столь плодотворной деятельности: под землей радиотелеграф явился бы слишком большой роскошью. К тому же, он тут совершенно неприменим: не забывайте, что у нас вместо неба будет над головой слой земли в четыреста с лишним метров.

— Неужели придется совершенно отказаться от возможности сношений на расстоянии? — испуганно воскликнул Жюль Дюбуа.

— Опасность не так еще велика, — поспешил успокоить его Гаррисон. — Надо будет только прибегнуть к старым, давно уже сданным в архив приемам, шагнуть, так сказать, чуть не на целое столетие назад.

— Уж не имеете ли вы в виду телеграф Морзе?

— Увы, да! Как это ни печально, придется, по всей вероятности, ставить вдоль улиц столбы и натягивать между ними проволоку.

— Это почти возврат к временам варварства! — воскликнул известный историк культуры Этьен Деларош.

— Скажите спасибо и на этом! — возразил Стефен. — Если уж нам суждено обратиться в кротов, мы будем как-никак кротами сравнительно цивилизованными: ведь настоящие кроты даже о телеграфе Морзе не имеют представления.

— Нельзя сказать, чтобы тут было очень светло! — сказал Оскар Серадель. — Надо будет даже днем работать при электрических лампах.

— Успокойтесь, мы обойдемся без них, — ответил Гаррисон. — Одну минуту, господа!

Он шепнул что-то сопровождавшему его механику. Тот быстро ушел куда-то. Несколько минут спустя электрические лампы потухли и настала кромешная тьма, а еще через минуту подземный город озарился ярким светом, который мало чем отличался от солнечного.

Посетители ахнули от восторженного изумления.

— Да ведь это настоящее солнце! — послышались возгласы.

— Уж не с неба ли вы его похитили?

— Нег, небесное солнце слишком хорошо подвешено, — с улыбкой ответил Гаррисон, — и стащить его было бы нелегко. Мы, поэтому, удовольствовались небольшой копией. Вышло, кажется, недурно? Не правда ли?

Все подняли головы вверх.

Под самым сводом, на высоте тридцати приблизительно метров над домами, в центре готового уже участка подземного города был подвешен небольшой шар, от которого лился ровный, мягкий и в то же время яркий свет, почти ничем не отличающийся от солнечного.

— Что это за свет? — заинтересовался Жюль Дюбуа.

— Гамперовский, — ответил Гаррисон. — Он назван так по имени его изобретателя, американца Гампера, который недавно демонстрировал его в Нью-Йорке. Это, собственно, друммондов свет, но пропускаемый через особые, изобретенные Гампером, трансформаторы. Наше солнце будет светить круглые сутки, так что сделает совершенно ненужным электричество, которое будет употребляться только для всякого рода хозяйственных надобностей и в промышленности. Этого фонарика вполне достаточно для освещения всего подземного Парижа, и по мере того, как город будет разрастаться, мы будем передвигать его с тем расчетом, чтобы он всегда висел в центре.

Посетители медленно шли по широкой, вымощенной матовыми брикетами улице, обсаженной с обеих сторон густыми, разросшимися каштановыми деревьями, и с живым любопытством осматривали чудеса подземного города.

— Улица, по которой мы теперь проходим, называется Итальянский бульвар, — сказал Гаррисон, — а параллельная ей — Ришельевский проспект. Вообще, мы решили давать улицам привычные парижанам названия, чтобы они не так остро чувствовали разлуку со своим Парижем. Сейчас мы выйдем на площадь Согласия, — пока еще единственную. Впоследствии, по мере разрастания подземного города, у нас будут площади Республики, Бастилии, Этуаль и т. д.