Юрий Брайдер - Гвоздь в башке

Братья вновь устроили небольшой тинг. Если чем-то они и уродились в отца, то только не умом.

Наконец они приняли какое-то решение, и Олаф обратился ко мне:

— С каким оружием ты выйдешь против нас?

— С одной секирой. Без щита и без копья. Можете убедиться. Я изо всей силы швырнул свое рогатое копье через ограду, так что оно вонзилось в землю как раз на полпути между усадьбой и лесом.

— Мы принимаем твой вызов, — сказал Олаф. — Пусть наши мечи скрестятся с твоей секирой. А все остальное зависит от воли богов.

Они отдали свои щиты и копья дружинникам, после чего те отступили к кораблям. Я же, сделав вид, что хочу сообщить домочадцам свою последнюю волю, подробно разъяснил Гриму Приемышу план дальнейших действий.

За ограду я вышел со словами:

— Пришло время проучить безмозглых баранов.

Братья, наверное, ожидали от меня осторожных маневров, сопровождаемых обычным для такого случая словоблудием, но я очертя голову бросился вперед и шагов с десяти метнул секиру в Олафа.

Это был мой излюбленный прием, прежде не раз приносивший победу, и врагам следовало заранее знать о нем. Но ведь давно известно, что в дурную голову ничего не лезет, даже хмель.

С такого расстояния я бы и в ствол березы не промахнулся, а что уж тут говорить про грузного, как медведь, Олафа. Лезвие секиры вошло в его грудь чуть ли не по самый обух, и звук при этом пошел такой, словно треснула забытая на морозе бочка.

Вот тогда-то оба оставшихся в живых брата взбесились по-настоящему. Ну истинные берсерки — ни дать ни взять! Вместо того чтобы бежать назад под защиту дружины, они погнались за мной, хотя дураку было ясно, что я направляюсь к копью, одиноко торчавшему из песка.

Хродгейр Подкова оказался куда более легконогим, чем Сурт Острозубый, потому и смерть принял прежде брата. Рогатое копье вонзилось в него с такой силой, что древко вырвалось у меня из рук.

А в воздухе уже свистел меч Сурта, решившего, наверное, покончить со мной одним ударом и тем самым приобщиться к славе Сигурда и Хельги[4]. Да не тут-то было! Я выхватил из-за спины свой меч, и звон пошел такой, что на корабле пришельцев заорал от страха петух.

Драться на мечах без щитов — умение, свойственное не каждому. Главное здесь — ошеломить врага градом могучих ударов и суметь воспользоваться первой же его оплошностью.

Однако надо признаться, что на сей раз судьба свела меня с достойным противником. Я еле успевал уворачиваться от его атак. Да и удары у Сурта Острозубого были прямо загляденье. Все сверху вниз да справа налево. Не иначе как он вознамерился напрочь снести мне голову. Это, конечно, смыло бы пятно позора с его так глупо погибших братьев, да и боевой дух дружины укрепило.

Я же придерживался целей куда более скромных, сил попусту не тратил, больше защищался, чем нападал, но в одной из стычек исхитрился-таки задеть мечом его колено, неосмотрительно выставленное вперед. На ногах Сурт устоял, однако из неистового воина сразу превратился в соломенное чучело, которое могут безбоязненно колотить палками даже малые дети.

— Не пора ли тебе просить о пощаде? — молвил я. — Но предупреждаю, пощаду ты получишь только после того, как сложишь в мою честь хвалебную вису[5].

Но похоже, что мои слова уже не доходили до Сурта. Стоя на одном месте, он что-то рычал, без толку размахивая мечом. Да и не водились никогда в роду Торкеля Длиннобородого добрые скальды. Не та порода.

Мне спешить было некуда, и, держась от чужого меча на безопасном расстоянии, я стал слагать вису, достойную столь славной победы. При этом я обращался не столько к Сурту, судьба которого, по сути дела, уже была решена, а к его осиротевшему воинству, издали наблюдавшему за всем происходящим.

Виса получилась простая и доходчивая:

Трудный жребийМне выпалСражаться с тремяРазъяренными псами.Кто устоит против них?Только тот,Кто на равных с богами.Олаф сражен был секирой.Хродгейра пронзило копье.Сурта могу я добитьЧем угодно,Хоть пальцем, хоть щепкой,Участь хозяевРазделит и рать,Что явилась сюдаВместе с ними.Смерть уже рядом.Достойно встречайте ее.

Смысл последних слов еще не дошел до сознания дружинников, в мрачном молчании наблюдавших за бесславной гибелью своих предводителей, а мои воины и домочадцы, под прикрытием дыма скрытно подобравшиеся к кораблям, уже напали на них с тыла.

Троих или четверых пришельцев пронзили выпущенные в упор стрелы, а остальных оттеснили от кораблей и загнали в воду. Победа досталась легко — с нашей стороны погиб только кузнец, даже в бою орудовавший своим молотом. Вот ведь какая незадача — нагадал смерть мне, а нарвался на нее сам.

Оставалось еще окончательно решить участь Сурта Острозубого, который уже перестал впустую махать мечом и опирался на него, как на костыль. Сапог его раздулся от крови, словно мех от вина.

После всего, что случилось сегодня, смерть последнего из сыновей Торкеля уже не могла добавить мне ратной славы. Но, с другой стороны, и его прошение не смягчило бы сердца моих многочисленных врагов. Как же быть? Жребий, что ли, бросить?

— Почему ты умолк? — с презрением спросил я. — Кто еще совсем недавно поносил меня самыми последними словами? Если твой язык прирос к зубам, то я могу выбить их.

— Каких слов ты ждешь от меня, Эгель Змеиное Жало? — прохрипел Сурт. — Славить тебя я не собираюсь. Умолять о пощаде тоже. После пережитого позора мне незачем оставаться на этом свете. Радует меня лишь то, что в царство мертвых мы сойдем вместе.

В тот же миг я получил удар в спину — слава Одину, не мечом и не секирой, а скорее всего обыкновенным кухонным ножом. Стальных колец моей ратной рубашки он не пробил, а только вмял их в тело.

Сурт, вздымая меч, уже прыгал ко мне на одной ноге, но я успел отскочить в сторону и обернулся к новому противнику лицом.

Оказывается, на меня напала старшая из дочерей Торкеля, та самая, с которой я так славно позабавился этой ночью. Сейчас она всем своим видом — а в особенности безумными глазами — очень напоминала валькирию. Нож для разделки рыбы, зажатый в ее правой руке, при умелом обращении мог быть не менее опасен, чем меч.

Еще я успел заметить, что ворота усадьбы распахнуты настежь и двор пуст.

Ох, ответит мне Грим Приемыш за то, что оставил заложниц без присмотра! Но сначала мне ответит эта дерзкая девчонка, покусившаяся на жизнь хозяина. На куски разорву! Скормлю собакам! И ее сестричку заодно! Изведу на веки вечные всех потомков Торкеля Длиннобородого.

Нет, нельзя допустить такое! (Это опомнился я, Олег Наметкин, прежде таившийся в чужом сознании, как мышь под веником.) Не трогай, гад, потомков!