Александр Казанцев - Тайна загадочных знаний

– Воистину неотвратим перст божий, отцы и братья мои, – сказал наконец кардинал. – Нам известен былой дуэлянт и убийца Сирано де Бержерак. поднявший оружие против мирных монахов у Нельской башни, воспрепятствовав сожжению книг философа Декарта, осужденных буллой папы; нам известны и гнусные памфлеты Сирано де Берна-рака, направленные против нас и се величества благочестивом королевы Анны. Однако, восстановив в Париже справедливость, мы не сочли нужным преследовать его, ибо перст божий указал на него, и он волею небес был наказан.

– И все-таки, несмотря на это, ваше светлое высокопреосвященство, – вставил мрачно Максимилиан-младший, – он снова поднимает свою беспутную и облысевшую в больнице доктора Пигу голову.

– Я вижу, – усмехнулся Мазарини, – что ничто не скрыто от зоркого ока вашего высокого ордена.

– Ничто, ваше светлое высокопреосвященство, – подтвердил старший монах, опустив глаза.

– Потому мы и надеемся, что через вас, служителя короны и церкви, господь обрушит свою кару на обнаруженных нами преступников, – добавил басом младший монах.

– Ценю ваше усердие, братья по вере, – внушительно начал кардинал. – Передайте генералу вашего ордена наше удовлетворение, однако… высшие соображения, которые руководят сейчас его величеством королем Людовиком XIV, не позволяют нам схватить и бросить на эшафот упомянутых вами уже достаточно провинившегося Сирано де Бержерака и ловкого судейского Пьера Ферма, выгородившего убийцу-гугенота в судебном заседании Тулузского парламента и способствовавшего выигрышу иска грязных крестьян против высокородных господ…

Монахи переглянулись.

– Если вашим светлым высокопреосвященством руководят высшие соображения, то можем ли мы сообщить. о них генералу нашего ордена? – вкрадчиво спросил казначей монастыря св. Иеронима.

– Передайте брату моему, генералу вашего ордена, что ныне наступила пора милостей короля, которую нельзя омрачать хватанием кого-либо по указу короля, простившего и даже наградившего только что принца Конде, стоявшего во главе войск, препятствовавших возвращению его величества в Париж… Можно ли снизойти от имени нашего всемилостивейшего короля до подозрений начисто глухого, по вашему признанию, послушника и казнить какого-то стихоплета и судейского из Тулузы?

– Великая мудрость глаголет вашими устами, ваше светлое высокопреосвященство, – закатив вверх глаза, заговорил Максимилиан-старший. – Но что же посоветуете вы делать слугам вашим из нашего ордена, не услышанным в своем рвении предотвратить несчастье, нам, напрасно стоящим у двери, в которую ломятся убийцы?

– Не вы ли, отцы и братья по вере, упомянули о персте божьем? Велика милость святого в своей юности короля, но милость господня еще выше. – И кардинал многозначительно поднял палец. – Будем молить господа о помощи! Ибо вам известно, что все в его высшей власти, все случающееся на земле: будь то в давнюю Варфоломеевскую ночь или в печальный день на улице Медников, чего, надо думать, он не допустит ныне в Париже в милостивейшие дни Людовика XIV, – предостерегающе заключил кардинал. Монахи поникли головами.

– Истинно так, ваше светлое высокопреосвященство, – хором произнесли они. – Все в божьей власти.

– Все! – ясным, чуть повышенным голосом подтвердил Мазарини. – Решительно все во власти господней, даже… несчастные случаи в любом месте Франции, даже на той же улице Медников.

Монахи снова переглянулись и, низко кланяясь, не поворачиваясь спинами к кардиналу, пятясь вышли из его кабинета.

Через толпу ожидающих приема они шли уверенными шагами, зная, что надлежит им теперь делать, – «услышав» невысказанное слово мудрейшего из мудрых отцов церкви и государства, чего не уловил бы даже глухой послушник Жан.

Глава седьмая

Дни неистовой, вдохновенной работы настали для Сирано де Бержерака после встречи с метром Пьером Ферма.

Он жил как бы в четырех измерениях: как философ, ищущий причины всеобщего Зла; как писатель, создающий картину мудрой жизни счастливых людей, противопоставив ее мрачному царству хищных птиц; как поэт, очарованный внешней и внутренней красотой Франсуазы; и, наконец, как математик, увлеченный, казалось бы, такой простой, но неразрешимой задачей метра Ферма.

Чтобы понять все четыре грани Сирано, нужно отыскать их общие корни.

Утро он уделял мудрости, завершая свой трактат «Государства Солнца» (считающийся незаконченным!). С яркостью и сарказмом баснописца наделял он злобных птиц человеческими пороками и позволил коронованному тирану-орлу приговорить автора повествования к лютой казни, счастливо избежав которую тот попадает в страну мудрецов, где находит среди философов незабвенного Томмазо Кампанеллу. И тот показал пришельцу с Земли воплощенную на планете «Солнце» мечту, получившую на Земле, начиная с «Утопии» Томаса Мора, название коммунистической. Для счастливцев, живущих в таком обществе, земные злодеяния так же далеки и чужды, как людям птичьи нравы. Ежедневный четырехчасовой труд на благо общества стал любому мудрецу необходим, как дыхание. Свободное время предназначалось самоусовершенствованию, наукам и искусству. Разумное самоограничение позволяло каждому получать бесплатно все для жизни необходимое. Богатство, как избыток потребного, потеряло всякий смысл и презиралось бы, стремись хоть кто-нибудь к этим излишкам в условиях всеобщего изобилия и отсутствия ненужного там денежного обращения. И отпали сами собой споры, вражда и войны. Не из-за чего стало воевать и убивать друг друга. Вообще убийство, одна мысль о чем приводила мудрецов и содрогание, противоречило самой сущности людей той страны. Тем более что им удалось найти способ получения пищи и утоления голода без пожирания трупов убитых для этой цели живых существ. (Как на Солярии, для Сирапо незабываемой.) И Счастье всех дюдей покоилось там на Свободе, Равенстве, Братстве и всеобщей Любви друг к другу. И не поповская лицемерная «любовь к ближнему» внушила Сирано облик мира «Солнца», а формула Франсуазы, простой француженки из крестьянской семьи, мечтавшей со знаменем в руке на баррикаде о всеобщем Счастье.

Эта «формула Счастья» воплотилась у Сирано в его светлую мечту, представляясь ему яркой, наполненной внутренним содержанием и вместе с тем строгой и точной, как математическое выражение.

И, отложив последние страницы трактата, он, словно продолжая его, погружался в дремучий лес цифр, отыскивая тропы закономерностей, ведущие к решению хитрой задачи Ферма.

Тупик досадных неудач искушал его надменной мыслью, что «задача Ферма» не имеет практического смысла и подобна развлекательным ребусам, какими тешутся в гостиных;