Петр Воронин - Прыжок в послезавтра

– Антивещество, да? Но тогда оно не долетело бы до Солнца, раньше аннигилировало. Без антивещества необычного, ах, как много… А траектория? Траекторию вспомни.

– Значит, искусственный аппарат? Ракета?

– Если ракета, почему на Солнце упала? Нет, дорогой, не ракета.

– Тогда что же? Объясни.

– Ах, какой быстрый! Как фотон, быстрый… Не знаю, что такое. Но ты неправ, что обыкновенность.

Валентин не участвовал, в споре, опасаясь сказать что-либо наивное. Отмалчивалась и Эля. Лишь после завтрака она обратилась к Селянину с вопросом, что предпочел бы он делать сегодня. Валентин в первую минуту растерялся. До сих пор его временем распоряжались другие.

– Быть может, отправимся в институт к Ноэми? – не очень уверенно предложил Филипп Чичерин.

– Или пойдем на биохимический завод… Это, дорогой, очень любопытно, из чего делают продукты. Что хочешь делают. Не сразу, конечно, еду. Сначала – аминокислоты. Все двадцать аминокислот, а потом уже продукты. Пойдем, дорогой.

– Нет, – отказался Валентин. – Если уж выбор за мной, я отправлюсь хотя бы на часок в тундру. Один.

– Зачем обижаешь, дорогой? Думаешь, мы холода испугаемся?

Валентин упрямо покачал головой.

– Я хочу один… Ну ладно, пусть кто-нибудь проводит, Филипп, например. Ему-то вы доверите мою персону?

– На Филиппа я надеюсь больше, чем на себя, – сказала Эля. – Пусть будет по-твоему. Здесь места очень похожие на те, где ты жил прежде.

– Почему нельзя всем пойти? – опять вмешался Халил.

– Не надо ему мешать… – Строгий взгляд девушки остановил Халила.

Через полчаса, не более, Валентин с Филиппом, одетые в теплые и легкие комбинезоны наподобие водолазных, подземным ходом выбрались в тундру. Чичерин опустил забрало своего шлема, но, увидев, что Валентин не делает этого, вновь поднял его. Нет, он не всегда был педантом, профилактор Филипп.

Ветер набросился на них с остервенением. Валентин, наклонившись вперед, жадно ловил знакомый запах снега, слушал посвист ветра. Очень разный посвист: то звонкий и задиристый, то басовитый, угрюмый…

Было темно, но близкие предметы можно было различить. Позади возвышалась стена дома-города. Валентин словно бы спиной и затылком чувствовал ее присутствие. А перед ним были темно-серые сугробы плотного, утрамбованного ветрами снега, черные камни и хмурая темень, которую можно было, казалось, пощупать рукой.

Ослепительно-голубой клинок прожектора прорезал тундру, пал на землю, выхватив из тьмы полосу снега, потом взмыл кверху, освещая облака. Погас он так же неожиданно, как вспыхнул.

Валентин различил перед собой живой комочек, в котором не сразу признал песца. В сумраке зверь казался серым, а брюхо и вовсе отливало черным. Тем ярче поблескивали глаза.

Песец явно чуял людей, но не убегал.

– Подачки ждет, попрошайка, – засмеялся Филипп. – Ноэми рассказывала, их много в эту пору собирается возле города. В тундре трудновато становится корм добывать… Вот и бегут поближе к людям, рассчитывают на добросердечие человека.

– Охотников не боятся?

– Каких охотников? – не понял Филипп. – А, ты о тех, которые когда-то убивали зверей ради их шкурок или мяса… Сейчас нет охотников на Земле. Все-таки это узаконенная жестокость – охота…

– Но разве люди теперь стали сплошь вегетарианцами? Я сам каждый день ем мясо… Да и ты тоже… Значит, животных сейчас убивают, как и прежде.

– К счастью, уже не убивают, как в твое время, – ответил Филипп.

– А теперь как же?

– Теперь? Мясо частично выращивают на комбинатах питания. Понимаешь? Выращивают!..

– Но ты оказал: частично… Значит, кого-то все равно убивают?

– Нет, я не это имел в виду. Часть продуктов питания производят из аминокислот, которые синтезируются на биохимических заводах.

– Почему часть, а не все продукты?

– Потому что многие врачи и физиологи не согласны с этим. Есть сомнения, что мы не до конца разобрались в наилучшем сочетаний всех, в том числе и микроскопических составных частей нашего питания. Нам ясно лишь главное. А биохимические реакции так запутанны, что нет пока гарантии, будто все до конца известно… Конечно, многое мы получаем с растительной пищей, но кое-что содержится только в мясе. Немало физиологов вообще не согласны, что можно отказаться от забоя скота.

– Так сказать, нынешние консерваторы? Но мотивы?

– Мотивы заслуживают внимания… Физиологи опасаются, что если синтезированные продукты в чем-то окажутся неполноценной заменой естественного питания, то это может неблагоприятно отразиться на последующих поколениях людей. Тревога слишком серьезная, чтобы отмести ее без тщательнейшей проверки на практике. Речь о судьбах всего человечества.

Ветер дунул с такой силой, что Валентин с Филиппом едва удержались на ногах, а песец – тот припал к земле.

– Что, не нравится? – усмехнулся, глядя на зверя, Валентин. Ему самому было тепло: комбинезон не продувался ветром и надежно защищал от мороза. Чуточку пощипывало щеки и кончик носа, но это было даже приятно. Валентин скосил глаза: Филиппу явно не по себе на ветру и морозе, но держится, терпит парень. Молодец! И все они, нынешние, молодцы. Умельцы, умницы. Ишь как с питанием-то! Выращивать мясо, одно лишь мясо вне организма, способного страдать и мучаться, – это ли не новый успех цивилизации!

– Кыш, дружок, кыш! – замахнувшись на песца, крикнул Филипп. – Нечего тебе дать, беги куда-нибудь еще.

Зверь и вправду затрусил прочь, словно поняв, о чем ему говорят.

– Вот так и живем, – повернулся к Валентину Филипп. – Не знаю, все ли по душе тебе. Очень хотелось бы, чтобы по душе.

– Еще как по душе, Филипп! – не удержался от возгласа Селянин. – Вчера, правда, мне не по себе стало перед толпой. Глупо вел себя. Ведь вы – великолепные люди, Филипп.

– Не во всем, к несчастью, – Чичерин нахмурился. – И вчера было не так, как надо. Вот сетуют у нас: люди друг к другу де всегда внимательны, срываются, мол… А вот вчерашнее. Этого не объяснить только нравственным срывом. Это глубже. Сколько уже существует человек, а все-таки остается в нем до сих пор что-то такое… ну, первобытно-стадное, что ли… Вчера сбежались, выпялили глаза, а ведь сами потом сообразили, что нельзя, неэтично – непорядочно… Обидно, что и мы не сразу разобрались. Первая, знаешь, кто спохватилась?

– Эля!

– Нет, не она. Ноэми первая сказала, что нельзя так, что оскорбительно. На редкость чуткое сердце у нее, у Ноэми. С такою по жизни бы идти, детей воспитывать… – он вдруг осекся, добавил просительно: – Ты не смейся, что я… Что, в общем, с первого взгляда и полюбил… Вот чуткая Ноэми, а не замечает. Непонятно… Может быть, вернемся, а? Не очень-то уютно на ветру.