Владимир Владко - Аргонавты Вселенной (с иллюстрациями)

Так вот, Ван Лун пошутил насчет зонтика, которым можно было бы прикрыться от космического излучения. Он и не подозревал тогда, конечно, что мы еще вспомним о его словах…

Прежде всего космические лучи лишили нас радиосвязи с Землей и отрезали астроплая от земных постов управления. Случилось именно то, чего опасался Николай Петрович, и теперь нам надо внимательно следить за курсом корабля и, если требуется, самим выправлять его.

Несколько дней назад радиосвязь с Землей резко ухудшилась. Четкий голос диктора Земли начал тонуть в тресках и шумах электрических разрядов. У меня было такое впечатление, будто где-то недалеко разразилась сильная гроза, мешающая нам слышать радиопередачу с Земли. Сначала это были отдельные трески и удары — как от раскатов грома. Потом в репродукторе поднялся сильный грохот, голос диктора можно было разобрать только в перерывах между волнами этого грохота. Николай Петрович попытался слушать без репродуктора, через наушники, но пришлось оставить и их. Голос диктора исчез совершенно, заглушенный громовыми разрядами. Но сквозь этот грохот нам все же удалось разобрать слова встревоженной Земли и понять, что там нас тоже перестали слышать. Только на Земле, я полагаю, дело обошлось без надоедливых разрядов, а просто сигналы астроплана стали ослабевать, затухать и исчезли совсем. Ну, да это понятно, ведь мощность нашей маленькой радиостанции не идет ни в какое сравнение с мощностью земных передатчиков.

Так или иначе, радиосвязь с Землей пропала. Хорошо еще, что продолжали исправно работать наши радиолокаторы, установленные для обнаружения встречных метеоритов. На их чувствительных зеленоватых экранах каждый, даже очень далекий еще метеорит мгновенно вызывает искривление пересекающей экран линии. И тогда сразу же автоматически начинает действовать тот или другой ракетный двигатель на крыльях астроплана. Корабль немножко поворачивает в сторону, искривление линии на экране исчезает — и астроплан снова так же автоматически ложится на прежний курс, обойдя метеорит. Нет, встречных метеоритов мы не боимся, пока работает это изумительное радиолокационное устройство, более чувствительное, чем любой телескоп, и действующее, как говорит Вадим Сергеевич, «быстрее мысли».

Нас немного защищает от космического излучения слой свинца, проложенный в оболочке корабля под супертитаном. Но оказалось, что этого слишком мало, и убедиться в этом нам пришлось очень скоро.

Впервые мы ощутили на себе влияние загадочных космических лучей на двадцать третий день путешествия. Было это так.

Мы спокойно сидели в центральной каюте после ужина и отдыхали. Ван Лун закурил свою трубку; он очень редко делает это, стараясь экономить воздух. Но две трубки в день — его норма. И мы все привыкли к тому, что после обеда и после ужина Ван Лун торжественно закуривает при помощи Вадима Сергеевича или моей. Эта процедура всегда вызывает веселые шутки. Табак Ван Луна к тому же очень приятно пахнет. Одним словом, все мы привыкли, и трубка Ван Луна никого не раздражала.

Но на этот раз, едва лишь голубоватый дымок трубки поплыл в воздухе, Вадим Сергеевич вдруг покраснел и крикнул:

— К черту вашу трубку, Ван! Надоела она мне! Не хочу!

Мы удивленно взглянули на Сокола: это было так не похоже на него… Но оказалось, что неожиданности только начинались. Можете представить себе, как изумились Николай Петрович и я, когда профессор Ван Лун, всегда такой сдержанный и вежливый, готовый, как он это умеет, мягко и тонко пошутить, вдруг поднялся из-за стола и, повернувшись к Соколу, резко проговорил:

— Думаю, вам лучше замолчать. Вы мне тоже надоели!

Лицо Сокола побагровело:

— Это что за грубости? Да я…

Но Ван Лун не дал ему кончить фразу. Он уже стоял около Вадима Сергеевича с занесенной рукой и шипел сквозь стиснутые зубы:

— Просил — лучше замолчать. Иначе снимайте очки. Они сейчас разобьются.

Еще мгновение — и Ван Лун мог ударить Вадима Сергеевича. Но этого не случилось, так как Сокол вдруг совсем неожиданно заплакал. Нельзя было понять, что случилось! Я, вытаращив глаза, уставилась на обоих. Сокол действительно плакал; плакал, как ребенок! Затем он опустил голову на руки и, всхлипывая, забормотал:

— Меня оскорбляют… угрожают… оскорбляют…

Он повторял одни и те же слова обиженным, плачущим голосом. А Ван Лун стоял около него с занесенным кулаком и злым, раздраженным лицом; на скулах у него двигались желваки. Это было прямо страшно и, главное, ничего нельзя было понять: за что они рассердились друг на друга, что произошло?..

— Николай Петрович, что это такое? — спросила я. Честное слово, я испугалась…

Лицо Николая Петровича тоже не успокоило меня, на нем было заметно сильное напряжение. Он сделал мне знак, чтобы я не вмешивалась: пусть, мол, сами угомонятся.

— У всякого человека могут быть такие моменты, когда он начинает терять контроль над собой, — тихо проговорил Николай Петрович. — Сильные переживания. Нервы… Переутомление… Мы слишком много работали последние дни. Это, мне кажется, бурная нервная реакция…

— Но их надо успокоить!

Николай Петрович не ответил мне. То, что он сказал, мне было непонятно: никогда бы раньше Николай Петрович не остался в стороне, он обязательно прекратил бы бессмысленную ссору. В это время Ван Лун наклонился к Соколу и угрожающе сказал:

— Мне очень противно смотреть на вас. Вы не мужчина, вас надо учить! Прошу вставать. Отвечайте по-мужски. Помогу вам сам!

Ван Лун схватил своей крепкой рукой воротник пиджака Сокола и рванул его. Вадим Сергеевич даже не сопротивлялся. Безвольно свесив голову, он продолжал плакать.

Тут я не выдержала:

— Что вы делаете, товарищ Ван Лун? Перестаньте!

Но Ван Лун хмуро покосился на меня и так же свирепо процедил сквозь зубы:

— Молчать, девушка! Когда говорят мужчины, девушки в сторону!

В отчаянии я бросилась к Николаю Петровичу — и остолбенела, увидев странное, незнакомое выражение его лица. Глаза его блестели, губы шевелились, он словно во сне говорил:

— Понятно, Ван Лун оттреплет его. Ну, давай, давай, Ван! Впрочем… посмотрим, может быть лучше, чтобы Вадим?.. А ну, посмотрим!..

Я схватила его за руку:

— Николай Петрович, что с вами? Неужели и вы… тоже…

Дальше я уже не смогла говорить. Еще секунда — и я сама разревелась бы, как Сокол. К горлу подступил плотный комок, стало трудно дышать.

Николай Петрович внимательно смотрел на меня, будто не понимая, кто это стоит перед ним. Но я видела, что он начинает приходить в себя. Он провел рукой по лбу, взглянул еще раз на Вадима Сергеевича, на Ван Луна — и, как бы просыпаясь от тяжелого сна, резко сказал: