Максим Курочкин - Аниськин и снежный человек

«Болеет, – с состраданием подумал Костя, – а Калерия там медлит. Может, петуху все хуже и хуже, а она там неизвестно чем занимается. Может, он даже умирает!»

Впечатлительный Комаров и сам уже поверил в то, что Прапор умирает.

«Надо бы поторопить ее», – решился он и привстал с места.

– Я это понял в момент, как посмотрел вас, – донесся до него мужской голос с сильным акцентом, – что все, что получилось со мной до наша встреча, все эти конфузы: тяпанье неведома зверушка в степи, приключение досадной болезнь кишков и столовой – все это только ради то, чтобы тротуар наши сделались перекресток.

«Дорожки наши пересеклись», – переводил в уме Костик.

– Вы просто должна мне ответить окончательный ответ. Иначе я не утихну до финал моей жизни. И в саркофаге не утихну, а буду доходить до вас в личине призрак и просить все та же ответ. Памятуйте: ради вы я прошагаю на все, даже на нехороший дело.

В голосе незнакомца послышались капризные нотки. А впрочем, он не был незнакомцем. Костя был более, чем уверен, что за личиной человека с акцентом скрывается тот самый техасец, который приставал к Калерии.

«Вот гад, – злился Костя, – понаехали тут, побудут неделю – и адью! А наши девчонки слезы лить».

Сам того не замечая, Костя уже называл но-пасаранских девушек «нашими». Он уже причислил себя к славному племени но-пасаранцев. Или просто имел в виду наши-российские?

«Сейчас я ему покажу» – решил Комаров.

Осторожно, стараясь не шелестеть травой, он подкрался к ничего не подозревающему хворому Прапору, взял его двумя руками и зашвырнул в беспрепятственно для подобных преступлений открытое окно. В этот момент он совершенно забыл, что петух нуждается в экстренном лечении, им овладела совершенно мальчишеская жажда мести сластолюбивому техасцу.

Милый Прапор! Он понял все, как надо. Судя по звукам, доносившимся из кабинета медсестры, петух свалился на голову именно нерусскому мужчине. По крайней мере, в кабинете кроме Калерии и техасца никого не было, а восклицание «fuck you» принадлежало, судя по голосу и языковой принадлежности, явно нерусскому мужчине.

С чувством глубокого удовлетворения Костя слышал, как падают какие-то звонкие железяки, как мечется по кабинету крупное, натренированное тело, сшибая на своем пути стулья, кушетки, белые металлические шкафчики с лекарствами.

Наконец, крупное тело не выдержало и с иностранными словами, значения которых Комаров уже не понимал, вылетело из кабинета. Почти умирающий умница-Прапор бежал следом, высоко подпрыгивал и долбил иностранца клювом во все неприкрытые руками места. Костя даже пожалел туриста-недотепу – сначала неведома-зверушка, по всем признакам, чумной суслик; теперь вполне ведомая птица, по всем признакам, петух.

Проводив взглядом удаляющуюся группу из бегущих человека и птицы, Комаров удовлетворенно потер руки и смело шагнул в распахнутую настежь дверь ФАПа.

Калерия сидела на корточках и собирала в белый эмалированный лоток осколки спиртовки. Запах разлитого спирта из этой самой спиртовки придавал кабинету несколько неофициальный, несолидный оттенок.

– Здравствуйте, Калерия! – гаркнул Комаров, – я к вам по делу. Можно даже сказать, на консультацию. Петуха принес.

– Заметила, что петуха, – сердито посмотрела на него Калерия. – Только мне показалось, что ты его не приносил, а твой Прапор сам прилетел, без записи и очереди.

Только сейчас Костя обнаружил, что в руках у него нет никакого петуха. Только сейчас он вспомнил, что петух, скорее всего, несется по пыльной дороге по направлению к пустующему бараку колонии, в котором и квартировались американцы. Вспомнил, но нисколько не смутился. В конце-концов, это Калерия заигрывала с техасцем, а не он, в конце концов, это ей должно быть стыдно, а не ему!

– А вы тоже хороши, – не унимался Костик, – отечественные петухи должны в очереди стоять, а вы тут с буржуями любезничаете.

– Этого буржуя, если вам интересно знать, почти отравили в «Геркулесе», и если бы не моя своевременная помощь, то дело могло бы дойти до международного скандала. Чего стоите? Помогайте разгром убирать!

– Ничего страшного с вашим буржуем не случилось бы, – взялся Костя за веник, – израсходовал бы за пару дней рекордное количество туалетной бумаги – и все. Само бы прошло. Другие же выжили.

– Не знаю, не знаю. Другие вот не обратились за помощью, а этот умолял положить его в больницу. Пришлось пойти навстречу, хотя у нас не предусмотрено палаты для амбулаторных больных.

– Он что, действительно настаивал? – выпрямился Костя.

– На колени вставал, – против воли улыбнулась Калерия. – Я думала отправить его в райцентр, но он сказал, что его ангел-хранитель требует, чтобы его лечила именно я.

– Но это же нарушение инструкции! – топнул Комаров ногой, – если в совхозе имени Но-Пасарана не предусмотрена палата для амбулаторных больных, значит, не предусмотрена! И все тут!

– А где написано, что бедных американцев можно травить лягушками и кормить мухами? Где? – швырнула на пол лоток с только что собранными стекляшками Калерия, – по закону я должна была подать вам заявление, а вы – возбудить по этому факту уголовное дело! Скажите спасибо, что американец попался невредный.

– Ах, я еще спасибо должен говорить, – широко развел руками Комаров, – может, вы еще скажете, что специально любезничали с техасцем? То есть прикрывали грудью Родину?

– Эх, Костя, Костя, – Калерия как-то сразу сникла, потеряла воинственный пыл, – а вы мне еще нравились.

Больше Комаров не мог продолжать разговор. Он вылетел за дверь кабинета и помчался в направлении следования Прапора и техасца.

– Дурашка, – улыбнулась ему вслед Калерия.

Комаров вообще не умел думать в неподвижности – за столом, например. С самого раннего детства все гениальные идеи приходили к нему именно в процессе движения. Формула бега – это движение в квадрате, поэтому и идеи начали генерироваться в голове Костика с удвоенной скоростью.

"Что же это получается? То, что техасец самым откровенным образом навязался в пациенты Калерии не просто вызывает подозрения, а кричит в ухо, что здесь не все чисто. Версии, как минимум, две:

а. Техасец влюбился в сердобольную медсестру из ФАПа и хочет соблазнить ее самым примитивным способом. Конечно, я не большой знаток способов охмурения прекрасных дам, но то, что женщины любят заботиться и часто начинают пылать страстью к предмету своей опеки – известно любому психологу. Так что это прием вполне избитый и вполне беспроигрышный.

б. Настораживает то, что кроме вышеупомянутого техасца никто больше не обратился за помощью к Калерии. А ведь дураку ясно, что диареей страдал не он один, а практически вся колония чумных американцев. А этот тип не просто обратился за помощью, но еще и настоял, чтобы его изолировали в ФАПе от сограждан и но-пасаранцев! Вот в этом-то и заключается самое интересное. А не обеспечил ли он себе алиби за счет наивной Калерии? А что? Наверняка в ночь убийства он был заперт в ФАПе. И кого волнует, что из палаты вполне можно удрать через окно: не небоскреб, все-таки, а одноэтажное здание. Кстати, большинство окон в медпункте закрываются на ставни, надо будет спросить у Калерии, закрывала ли она ставни в палате своего обожателя. Если она признается, конечно, а то кто знает! Вдруг она тоже воспылала страстью к техасцу и теперь будет покрывать все его темные делишки!"