Самое главное приключение - Джон Тэйн
Загадка оказалась слишком сложна для тупого мозга, и огромное животное возобновило свое неуклюжее продвижение. Затем, судя по звукам, зверь развернулся на брюхе и припал к полу. Сидел ли он головой или хвостом к ним? И в каком положении он мог слышать лучше? Вскоре они это узнали.
Кто-то из летчиков слегка пошевелился. Что-то скрипнуло. Секунд десять зверь не обращал на это никакого внимания. После, осознав наконец значение шума, проникающего в его нервные узлы, монстр чуть подался вперед, прямо к креслу Эдит.
— Быстрее! — закричала она. — Нож! Свет!
Холодное и невыразимо зловонное дыхание обожгло ей лицо и погасило половину горсти спичек Оле. Но вспышка показала ей, куда целиться, и она, вложив в это движение весь свой вес, ударила зверя в глаз. Острое восьмидюймовое лезвие разрезало глаз, как желе. Рука Эдит нырнула в разрез вслед за ножом.
Никакая рана, нанесенная тупоголовому созданию, сама по себе не могла объяснить ужасный вопль, который разорвал в клочья тишину туннеля. Зеленая паста на лезвии действительно была ядом. И яд прошел по кровеносным сосудам и зрительному нерву прямо в мозг монстра.
Каждый его нерв был в аду. В своей мучительной агонии он яростно метался по туннелю всего в нескольких ярдах от самолета, конвульсивно дергался и с грохотом падал на пол корчащейся массой мучений, сотрясая даже скалы.
Ни одно человеческое существо не смогло бы без жалости слушать эти ужасные крики. За те полторы минуты, что оно еще прожило, несчастное создание испытало все муки всех разновидностей ада, возникшие в человеческом воображении с начала времен. С последним дрожащим воплем абсолютной боли оно испустило дух.
— О Боже мой, — выдохнула Эдит. — Это я сделала. Черт, черт, черт!
Она зашлась в рыданиях и прижала к ушам сжатые кулаки.
Предсмертные муки собрата разбудили ревущую, сбитую с толку орду падальщиков. Натыкаясь друг на друга в темноте, монстры дрались и вопили до тех пор, пока не затрясся свод. Множество птиц-рептилий, встревоженных шумом, с грохотом понеслись по черному туннелю, хлопая крыльями и визжа от испуга или боли, когда их безмозглые головы бились о невидимые стены. Их изломанные тела, дождем посыпавшиеся на каменный пол, подергивались и трепыхались, пока обезумевшие чудовища не растоптали их в клочья.
Дважды, когда птицы с крыльями летучей мыши задевали оттяжки, самолет тошнотворно трясло. Ревущий монстр, неуклюже убегавший от своего преследователя, заставил всю машину завертеться волчком. Эдит и Оле понимали, что если столбы огня не вырвутся наружу в самое ближайшее время, самолет вскоре превратится в щепки, а тела его пилотов — в кровавое месиво.
Сквозь оглушительный грохот они почувствовали дрожь в глубине земли и более сильное содрогание пола. Подземные волны прокладывали себе путь по лабиринту коридоров под туннелем. Через мгновение твердый каменный пол вздыбился, как морская зыбь, колодцы взревели, и десять тысяч столбов пламени с треском ударили в свод.
Охваченные паникой, огромные твари разбежались по своим норам в горе разложения. Так суетятся тысячи пчел, когда пасечник поднимает крышку улья, впуская солнце в их тайный мир.
Ослепленные внезапным ярким светом, тучи похожих на рептилий летучих мышей разбивались о стены туннеля, ломая головы, крылья и шеи. Но самым ужасным было то, что сотни их бросались прямо в колонны пламени; огонь поджаривал их заживо и подбрасывал к скальному своду, где они взрывались, осыпая пол дымящимися внутренностями.
Не успела Эдит понять, что задумал Оле, как норвежец провернул пропеллер и вернулся в машину. Удар ошеломленного падальщика развернул самолет.
— Кратчайший путь, — крикнул Оле и повел самолет к горе трупов.
Взлетев над ней, они погрузились в дым и вонь. Теперь они поняли причину более тусклого света вокруг гноящейся кучи. Колодцы были забиты гигантскими тушами, которые скатились с огромной груды, подрытой падальщиками. Пламя яростно набрасывалось на эти препятствия, вспыхивавшие огненными розами. Тяжелый черный дым. поднимающийся из этих жутких крематориев, наполнял узкий канал над горой разложения неописуемым зловонием.
Милю за милей летели они по узкому просвету между грудами туш и каменной крышей, освещенные только мерцающим багровым светом, отраженным от свода. Неужели это никогда не закончится? Позади остались двадцать миль, двадцать пять, а непристойные птицеящеры все еще поднимались при их приближении и кружили над своим прерванным пиршеством, когда гудящий парвеню пролетал мимо.
Дым сгустился, но стал менее зловонным. Запах горящей нефти показался Эдит и Оле дуновением небес.
Ветер сделался свежее и резал им лица. Черный от сажи самолет вылетел из туннеля в относительно чистую ночь.
Они по-прежнему были окутаны клубящимся дымом, но в нем уже не ощущалось зловоние. Случайное знамя багрового пламени, на мгновение развернувшееся на дне черного моря, указало на источник пожара. Далеко внизу, на дне разрушенного кратера, горело огромное озеро нефти.
Резко поднявшись, они пронзили клубящуюся дымовую завесу, и им открылось чудо свежего воздуха и ледяных звезд.
Луна только что взошла. Они вылетели в разрушенный кратер далеко к западу от линии, вдоль которой пересекли его ранее.
Эдит, будучи созданием разумным, предположила, что Оле на максимальной скорости полетит прямо к кораблю. У него, однако, были более благородные намерения, и это делало ему большую честь. Выбрав кратчайший воздушный путь к зубчатому краю, выдававшемуся на фоне северных звезд, он прибавил скорость, взлетел над диким запустением темных скал, черных сейчас, как Тофет в безлунную ночь, а затем, когда в поле зрения показалась тускло-серая ледяная равнина, заглушил мотор.
— Что, во имя греха, вы собираетесь делать? — осведомилась Эдит.
— Я собираюсь приземлиться на снежном поле за этими скалами.
— И для чего? Вы с ума сошли?
— Нет, не сошел, — торжественно ответил он, — хотя насмешники так бы и сказали.
— И почему?
— Потому что я благодарен.
— Вы бредите.
— Меня не впервые презирают и подвергают издевательствам, но моя вера крепка. Если я могу простить кощунственные насмешки капитана Андерсона, то могу смириться и с вашими.
— Я не насмехалась над вами и не думала богохульствовать. Хотя прямо сейчас мне бы этого хотелось.
— Всякий, кто вожделеет сего в сердце своем, уже совершил неизреченный грех[14].
Самолет покатился по снежному полю параллельно вздымающейся массе нагроможденных камней.
— На коленях, — объявил Оле, когда самолет остановился примерно в восьмистах ярдах от стены, — я вознесу благодарность Всевышнему за наше милосердное избавление.
— Если вы сделаете что-либо подобное в этом абсурдном месте, я буду драть ваши жирные уши, пока они не запоют, как все воинство Небесное. Не будьте дураком. Пора возвращаться домой, на корабль. Я замерзаю.
— Я молюсь, чтобы однажды вы не
