Питер Морвуд - Иван-Царевич
Иван спешился, ссадил с коня Марью Моревну и до тех пор целовал очи ее и волосы, покуда не осушил горючих слез.
- Я держала его взаперти, ровно крысу в норе,- всхлипывала она.- Авось, думаю, подохнет. Что и говорить, не много чести. Узников положено хоть иногда выпускать на свет Божий...
- Ну, выпустила, и что бы вышло? - спросил Иван и сам же ответил: - А то, что и вышло, только не по твоей, а по моей глупости.
- Зато руки мои чисты были бы!
Иван-царевич с благоговеньем поднес к губам эти руки.
- Для меня чище твоих рук на свете нет. Будет, любушка, не трать слез на злодея, который их не заслуживает. Ты, что смогла, сделала, а чужую вину исправлять - не твоя печаль.
- Ну-ну, вини себя, нам обоим легче станет! - Марья Моревна обратила к мужу заплаканное лицо и смахнула рукавом слезы.- Дурачина! Да на тебе и вовсе вины никакой нет.
- Как это нет? А кто ж отпер дверь, кто дал ему напиться?!
- Дурачина! - повторила она и ласково потрепала его по щеке.-Да ведь ты один во всем царстве не знал про зло, запертое в темнице. Один ни сном ни духом не ведал, что старика морят заживо... Кстати, когда отпер ты дверь, не слыхал ли звона в ушах, будто пчелиный рой в них влетел?
Иван кивнул, чувствуя дрожь беспричинную.
- Ну так вот. С той минуты, Ваня, ты лишь волю его исполнял. Кощей сам себя освободил, а ты был игрушкой в руках его.
Как услыхал Иван эти слова, вся кровь ему в лицо бросилась. Он, царев сын, игрушка в чужих руках, и за то Кощей Бессмертный еще благодарить его должен?! Не будь рядом Марьи Моревны - она хоть и сама войском командует, а все ж таки жена его и благородных кровей,- извергнул бы он поток брани, коей немало наслышался от гвардии капитана Акимова. Но заместо брани лишь кулаки стиснул да зубами заскрежетал.
- Ох, попадись он мне, уж я ему все скажу, что об нем думаю!
Взревел тут ураганный ветер и топот копыт с собою принес. Протянулась рука холодная, костлявая да и выхватила Марью Моревну из мужниных объятий, а вслед за тем тонкий голос проскрипел:
- Что ж, Иван-царевич, говори, а мы послушаем.
В неверном свете месяца явилось ему жуткое виденье: сидит Кощей Бессмертный на черном коне, положил Марью Моревну поперек седла и смеется. Конские бока рубцами кровавыми исполосованы - это Кощей в бешеной скачке плетью да шпорами турецкими его охаживал. Черная морда вся в клочьях белой пены, а глаза багровым пламенем горят, будто наковальня кузнеца.
- Дважды предупреждал я тебя, Иван-царевич,- втолковывал ему Кощей Бессмертный, накручивая на палец окровавленную плеть.-Думал, третьего не понадобится. Ну, попомни, это уж последний! - И со всего размаху огрел его плеткою.
Иван-царевич вылетел из седла и грохнулся оземь. Студеная кровь черного коня хлестнула его по лицу и согрелася, с его кровью смешавшись. И хоть света не взвидел он от огненной боли да раскаленной добела ярости, все ж с трудом поднялся на ноги и вытащил из ножен меч.
- А это зачем? - удивился Кощей и локтями, как на стол, на спину Марьи Моревны оперся.
- Это для костлявой твоей шеи, чернокнижник! - проговорил Иван тихо (в крике всего гнева не выплеснешь).- Слезай, биться будем.
Кощей Бессмертный пригладил бороду, ощерился, и клыки его в лунном свете могильными камнями блеснули.
- Мне ли биться с тобой, Иван-царевич? Это вы, люди, смертны, а я не человек. Потому на меч твой и на угрозы мне - тьфу да растереть!
Одним прыжком прорвался Иван сквозь кровавую пелену, застившую очи. Меч свистнул в воздухе, и ударил царевич с такою силою, что пальцы от натуги занемели, слезы из глаз брызнули, а по хрусту костей догадался он, что в цель попал.
В цель-то попал, да цели не достиг. Приподнял Кощей Марью Моревну за волосы - пусть, мол, полюбуется на дела мужа. Иванов меч пришелся аккурат в то место, где шея с плечом сходится, и рассек туловище до пояса. Рукоять серебряная медалью на груди красовалась. Ухватился за нее Кощей костлявыми пальцами да и вытащил меч из тела, ровно из ножен. А смех его ни на миг не смолкал.
- Ну что, Иван-царевич, убедился наконец али еще попробуешь? - Кощей бросил ему под ноги не запятнанный кровью меч.
Глянул Иван сперва на сверкающее лезвие, потом на рану, им нанесенную (она и не кровоточила ничуть, лишь порванная рубаха след ее обозначила), и понял: ежели теперь к мечу потянется - смерть ему. Медленно опустился он на колени и голову склонил.
- Вот и ладно,- одобрил Кощей Бессмертный.- А то уж наскучили мне игры эти. Ступай своей дорогой, царский сын, да забудь про Марью Моревну. Лучше о своей душе помолись. Вперед предупреждать не стану.- Развернулся он, дал шпоры коню и был таков.
Лишь когда топот конский растворился в ночной тиши, упал царевич ничком на землю. Случись о ту пору в лесу прохожий-проезжий, подумал бы: спит добрый молодец в лохмотьях царских иль плачет с горя. А Иван не спал и не плакал, лишь обнимал руками мать-сыру землю, будто друга своего сердечного. И задержись подольше тот прохожий-проезжий, увидал бы, как встает молодец, глядит на острие меча, и такая улыбка кривит уста его, какой добрым молодцам улыбаться не пристало. Завидя ее, осенил бы себя путник крестным знамением да поспешил прочь, радуясь, что не ему та улыбка назначена.
Налетели с севера ветры буйные, нагнали на Русь-матушку холоду сибирского. Иван-царевич окоченел в изодранном кафтане, но с места не сошел. Опять хоронился он в густом лесу, на подступах к темному царству Кощееву, где томится прекрасная Марья Моревна. Хоронился, следил, выжидал своего часу.
Все как в прошлый раз, только над головой уж не месяц, а полная луна светит. Ничто не шелохнется, окромя травы, ветром причесанной, никто не дохнет, окромя самого Ивана.
Вроде не углядел он, чтоб Кощей выезжал из крепости, но и духу его там не чуялось. Куда ж он подевался?..
Царевич покрепче стиснул рукоять шашки, той самой, что взял он с собой в дорогу, однако иной. А тяжелый кладенец, что сослужил ему плохую службу, вроде и передавался от отца к сыну в хорловской династии, но опять-таки другим стал. Теперь от них веет смертию, чего прежде не бывало. Запах тот щекочет ноздри Ивану и душу бередит. Смешалися в нем цветы, да травы, да снадобья всякие, а к ним еще добавился дух гнилостный.
Все свое серебро извел Иван, чтоб добыть ядовитое зелье, умастившее лезвия обоих мечей. Но и за все золото мира не купишь чести, коей пришлось ему поступиться. Прежде ни за какие сокровища не взял бы в руки отравленного меча... Но сделанного не воротишь.
Часы летят, ровно ветер по широкой степи, а ведь ни у Ивана, ни у Марьи Моревны часу лишнего в запасе нет. Поспешал он и все твердил в уме слова Кощея Бессмертного:
"Забудь про Марью Моревну. Лучше о душе своей помолись". Но каким ни назови Ивана-царевича - беззаботным, безрассудным, беспамятным, безмозглым,трусом он отродясь не бывал. Будь у него час до того, как луна взойдет во тьме ночной, вестимо, и поехал бы в другую сторону разыскивать своих зятьев, сыновей Чародеевых, звать их на подмогу. Но времени у него нету. А есть лишь свои доморощенные чары да в придачу храбрость, любовью подхлестнутая. Оттого и последовал совету чернокнижника - помолился и осенил себя трижды крестным знамением в надежде, что не подведет оно, как никогда не подводило богатырей русских, убережет его от кровавой бездны. Для верности разыскал он попа в Богом забытой деревушке и, перепугав насмерть, вымолил у него исповедь и святое причастие. Тот, поди, и не понял толком, какие грехи отпустил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});