Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика

– До конца! – торжественно повторил Беньковский. Он с чувством пожал Михаилу Петровичу руку и добавил: – Нам, межпланетникам, не впервой смотреть смерти в лицо, а вот вы...

– Не знаю, – мрачно улыбаясь, возразил Михаил Петрович. – Бывало всякое. Три года назад я провел пренеприятные часы на дне Филиппинской впадины. Батискаф засосало в ил, и...

– У нас мало времени, – мягко перебил его Ван. – Нам еще нужно выкинуть бакен.

– Выкинуть... что?

– Бакен. Это небольшая ракетка с автоматическим передатчиком, – пояснил Ван. – Когда звездолет гибнет, пилоты, если позволяет обстановка, обязаны изложить все случившееся на бумаге или магнитофонной ленте. Документ вкладывается в ракетку и выстреливается в ней в пространство. Рано или поздно кто-нибудь запеленгует ее и выловит. И люди узнают, что произошло.

– Как бы наш бакен не упал вслед за нами, – пробормотал Беньковский.

– Не упадет. Скорость у него достаточно велика – порядка двадцати пяти километров в секунду, и если выбросить его по курсу, успех обеспечен. Только нужно поторопиться. По моим расчетам часа через четыре мы вступим в стратосферу Юпитера, и выпуск бакена будет весьма затруднен. Составляйте бумагу, а я пойду посмотрю, что можно сделать.

Ван поднялся (Михаил Иванович увидел, как его смуглое лицо приняло при этом пепельный оттенок), несколько секунд постоял с закрытыми глазами и неуверенной походкой двинулся к выходу. На пороге он обернулся:

– Помните, у нас в распоряжении не больше трех часов.

– Больше нам и не понадобится, – проворчал Беньковский. – Ну, дети капитана Гранта, начнем? Кому из вас приходилось раньше составлять предсмертные послания?

Он сел к столу и вынул из портфеля листок бумаги.

– Диктуйте, Михаил Петрович.

– Почему я?

– Ваша профессия, как-никак...

Северцев, ходивший взад и вперед по каюте, бросился в кресло и закрыл лицо руками.

– Скорость, проклятая скорость... – простонал он.

Беньковский нахмурился, но промолчал.

– Диктуйте, Миша, – попросил он.

– Пишите... – Михаил Петрович на мгновение задумался. – Фу, черт, голова трещит... Так. Ну... «Звездолет К-16. Земное время...» – Он посмотрел на универсальные часы над люком в рубку. – «Земное время 16 часов 3 февраля 19.. года. Местное время – 5 часов 336-го дня. Транспортный звездолет К-16 с грузом продовольствия для планетографической станции «Юпитер-1» на Мальхиоре...»

– На Мальхиоре, – повторил профессор. – Добавим в скобках «одиннадцатый спутник». На Западе еще не все знают, что такое Мальхиора.

– «...с грузом продовольствия для планетографической станции «Юпитер-1» на Мальхиоре (одиннадцатый спутник), имея на борту экипаж в составе капитана звездолета Горелова и штурмана-механика Ван Лао-цзю и пассажиров – юпитерологов профессора Беньковского и аспиранта ЛГУ Северцева, врача Зотову и корреспондента «Известий» Королькова, 336-го дня в 11 часов по местному времени попал в плотный метеоритный поток, будучи в сорока часах пути от станции назначения...»

– Погодите, – перебил Беньковский. – Я проставлю координаты. Так. Элементы орбиты потока... к сожалению, не выяснены. Дальше.

– «Звездолету на протяжении трех часов последовательно угрожали сто шестьдесят два столкновения. Сто шестьдесят третий метеорит ударил в носовую часть. Ударом была полностью разрушена рубка управления и убит капитан звездолета Горелов. Врач Зотова получила тяжелые повреждения и... и не приходит в сознание. Остальные участники полета отделались... гм... ушибами».

Перо профессора быстро бегало по бумаге.

– Продолжайте, Михаил Петрович.

– Продолжаю. «За три часа метеоритной тревоги и в результате удара звездолет израсходовал большую часть горючего, сбился с курсовой орбиты и на скорости около двадцати километров в секунду приблизился вплотную к поверхности Юпитера. Мы, оставшиеся в живых и в здравом рассудке, Беньковский, Ван, Северцев и Корольков приняли решение...»

– Приняли решение, – вполголоса повторил профессор.

– «...приняли решение: принять все меры к тому, чтобы...» Нет, не так. Вот: «...погибнуть на посту – постараться проникнуть невредимыми через внешние оболочки планеты и впервые в истории провести наблюдения ее недр». Так можно, Андрей Андреевич?

Беньковский кивнул. Выражение лица его было очень важным и торжественным.

– «Мы хотим до конца исполнить свой долг, свое назначение во Вселенной. Пусть никто не узнает, что мы увидим перед смертью. Пусть никто не узнает, каков был наш конец. Знайте только, что мы до конца сохранили за собой право на высокое звание Человека. Штурман Ван в последний раз покажет свое искусство, ведя корабль в водородную бездну; профессор Беньковский и аспирант Северцев проведут свои последние исследования. Корреспондент Корольков получит материал для последнего очерка...»

Северцев остановился за спиной профессора и глядел через его плечо. Затем провел ладонью по лицу и выпрямился. Глаза его были закрыты.

– «Последнее наше слово, – диктовал Михаил Петрович дрожащим голосом, – обращено к Земле. Последний привет наш – к нашим семьям, нашему народу, всей нашей родной планете». Дальше будут подписи, – сказал он, помолчав.

В наступившей тишине слышались только слабые стоны Валентины Ивановны и скрип пера по бумаге.

– Все, – сказал наконец Беньковский. – Перечитайте.

Михаил Петрович пробежал листок глазами и сложил его вчетверо.

– Найдут ли его? – спросил он.

Беньковский неопределенно хмыкнул.

3. ВОДОРОДНЫЕ ПРИЗРАКИ

Они поставили свои подписи – сначала Беньковский, затем Северцев и Михаил Петрович. Вернулся Ван, не читая, молча вывел в конце три иероглифа своего имени, помахал листком в воздухе, чтобы просохли чернила, аккуратно сложил его и вышел, ни на кого не глядя. И потянулись бесконечно медленные минуты.

Никто не заметил, когда перестала стонать Валентина Ивановна. Странная неживая тишина воцарилась в кабине. Беньковский вдруг встрепенулся, на цыпочках подошел к умирающей, склонился над нею, прислушался. Потом так же на цыпочках вернулся на свое место.

– Дышит еще, – шепотом сообщил он.

Михаил Петрович плотнее ушел в кресло и прислонился горячей щекой к прохладной обивке. Думать ни о чем не хотелось, ибо всякая мысль неизбежно упиралась в главное: через несколько часов конец. Необходимо было отвлечься, сделать что-нибудь, иначе страх перед концом, прочно засевший ледяным комком где-то под желудком, мог вырваться и ударить в мозг.